Книга Чаша гнева, страница 56 – Дмитрий Казаков

После нескольких часов пути под непрерывно моросящим дождем впереди показались стены Безье. Высокие и мощные, они производили впечатление, а вот флаг виконта над одной из башен висел жалкой намокшей тряпкой. Герб, представляющий синюю главу и три алых пояса на серебряном поле, было не разглядеть.

– Прекрасный город, – сказал брат Анри, несколько успокоившийся после инцидента в церкви, – чего, к сожалению, нельзя сказать об его правителях…

– Чем же плохи Транкавели? – удивился брат Симон, похоже, неплохо разбирающийся в южных делах.

– Говорят, что они сами тайно исповедуют ересь ткачей [159] , – с величайшим отвращением проговорил брат Анри.

– Кого? – не понял Робер.

– На севере их зовут публиканами, – подал голос брат Андре. – Или болгарами. Но я никогда не слышал, чтобы нынешнего виконта, Раймона-Роже, обвиняли в ереси.

– Но что он потворствует еретикам – это точно, во имя Господа! – подвел итог брат Анри. – Но теперь молчим, сеньоры, ибо ворота города близки, и невежливо болтать о хозяине в его собственном доме!

Отряд медленно втягивался в распахнутые ворота под мрачными взглядами прячущихся под навесом стражников. Воины с алыми крестами на одежде были освобождены от пошлин, как лица духовного звания, и содрать с них лишний солид не представлялось возможным.

24 октября 1207 г.

Лангедок, селение Сен-Круа между Каркассоном и Кастельнодари

За стенами постоялого двора бушевала непогода. Дождь молотил по крыше, точно пьяный наемник по столу, ветер скребся в окно, подражая вору, пытающемуся открыть ставни.

Внутри же было тепло. Ярко пылало пламя в огромном камине, постепенно высушивая развешенные перед ним белые и черные плащи, а хозяин носился по всему залу. Других постояльцев, кроме людей Ордена, у него не было, да и сложно было рассчитывать на них в такое время года.

– Где вино, мошенник? – прикрикнул на хозяина брат Андре. – Сколько же можно его греть? Оно уже должно вскипеть!

– Ваши оруженосцы смешивают его с пряностями, – ответил хозяин.

– Точнее, хлебают его сами, – со смехом проговорил брат Жиль, и в это же момент дверь с треском отворилась.

Рыцари с изумлением воззрились на вошедших.

– Мир дому сему, – густым голосом проговорил невысокий, но крепко сбитый монах. – Да будет на нем благословение Господне!

Его риза выглядела мокрой насквозь, волосы слиплись, но он словно не замечал холода. Глубоко посаженные темные глаза на смуглом лице горели решительным огнем.

– Входите, святые отцы, – подскочил хозяин. – Входите, во имя Ле-Пюисской Богоматери, и закройте дверь!

Только тут Робер обратил внимание, что за спиной первого толкутся еще двое монахов, совсем молодых, с чистыми и спокойными лицами, словно у мучеников на иконах. Оба они явственно дрожали.

– Проходите, во имя Господа, – гостеприимно сказал брат Анри. – Места всем хватит!

– Благодарю, – монах сделал шаг вперед, и стали видны его ноги, босые (и это в такой-то холод?), черные от налипшей грязи.

Робер с трудом сдержал брезгливость.

– Хотелось бы знать, с кем свел меня Господь? – широко перекрестившись, монах сел за стол, и его пронизывающий взгляд уперся в рыцарей. Робер почувствовал себя неуютно.

– Братья Ордена Храма, – брат Анри назвал каждого по имени. – А кто вы?

– Скромный брат Доминик, монах ордена августинцев, – он говорил на лимузенском наречии с легким акцентом, очень похожим на тот, что звучал в словах брата Симона.

Астуриец, меж тем, выглядел таким ошеломленным, словно перед ним неожиданно объявился сам Апостолик Римский. Мрачное и непроницаемое выражение, обычно украшающее его физиономию, исчезло.

– Что вы делаете в этом краю? – поинтересовался брат Анри, делая хозяину знак рукой – подавай, мол, ужин.

– Проповедую слово Божие, – кротко ответил Доминик, но глаза его вспыхнули чем-то похожим на гнев. – Несу его заблудшим душам.

– Не похожи вы на разъездного проповедника! – воскликнул брат Жиль. Его можно было понять. Клирики, сделавшие проповедь своим ремеслом [160] , не передвигались по дорогам босиком, да и выбирали для путешествий более благоприятное время.

– Я не разъездной проповедник, – ответил монах, блеснули в усмешке белые зубы. – Милостью Господа и отца нашего, понтифика Иннокентия, являюсь я странствующим вестником Слова Божьего на впавших в ересь землях Лангедока!

– Вон как! – проговорил брат Анри, умильным взглядом провожая объявившегося на столе откормленного поросенка, пахнущего настолько аппетитно, насколько это вообще возможно. – Разделите с нами трапезу, святые отцы!

– Благодарю за приглашение, братья рыцари, – на этот раз Доминик выглядел серьезным, в черных глазах не было и тени улыбки. – Но мясо – недозволенная пища для бедных монахов. Если разрешите, то мы обойдемся хлебом и овощами.

– Как вам будет угодно, святой отец, – в голосе де Лапалисса звучало удивление.

Трапеза была окончена быстро. Под строгим взглядом отца Доминика наедаться и напиваться казалось почему-то постыдным, и рыцари ограничились тем, что утолили голод.

– Как проходит ваша миссия в Лангедоке, во имя Пречистой Девы? – поинтересовался брат Андре.

– С большим трудом, видит Господь, – ответил отец Доминик. Из троих монахов он явно был главным, другие на его фоне совершенно терялись, и даже не открывали рта. – Ересь пустила крепкие корни, церкви пусты, а еретики находят приют и в лачугах черни и в замках благородных людей.

– Не может быть! – сокрушенно вздохнул брат Анри и перекрестился. – Неужели все так плохо?

– Просто ужасно, – отец Доминик покачал головой. – Замок Лавор целиком отдан еретиками, в горах гнезда ересиархов многочисленны. Людей склоняют к вере ткачей целыми селениями!

– А почему им это удается? – тихо поинтересовался брат Готье.

– Они прикрываются овечьими шкурами! – глаза монаха полыхнули ненавистью. – И ведут на первый взгляд чистую жизнь, полную только добродетели! Но скрываются за этим только жадные демоны, жаждущие совратить как можно больше агнцев из Господня стада!

– Да, осмелели еретики, – покачал головой брат Жиль.

– В том году в Монреале, неподалеку отсюда, состоялся открытый диспут между ересиархами и избранными богословами, в котором принял участие и я! – лицо отца Доминика потемнело. – Но ткачи вовсе не признали себя побежденными! В Кастельнодари они захватили половину городского собора, где проводят службы! Они позволяют себе созывать собственные соборы, делят край на диоцезы [161] , в которые назначают епископов! – отец Доминик горячился и размахивал руками. – Говорят, что у них есть собственный папа!