Книга Потрясающие приключения Кавалера и Клея, страница 97 – Майкл Шейбон

– Мне все равно, – сказал Сэмми вслух – мистеру Фрэнку Синджу, Нью-Йорку, всему миру, а затем, повернувшись к Бейкону: – Мне все равно! Мне все равно, получу ли я эту работу. Я не хочу думать ни про нее, ни про Лос-Анджелес, ни про твой отъезд, ни про что. Я хочу жить себе и жить, быть хорошим мальчиком и приятно проводить время. Ты не против?

– Я только за, сэр, – ответил Бейкон, на холоде затягивая шарф. – Может, поедем, займемся чем-нибудь?

– Чем ты хочешь заняться?

– Не знаю. Где у тебя самое любимое место? Во всем гооде?

– Мое самое любимое место во всем городе?

– Ага.

– Включая боро?

– Не говори мне, что Бруклин. Это будет ужасно огорчительно.

– Не Бруклин, – сказал Сэмми. – Куинс.

– Еще хуже.

– Только его больше нет, моего любимого места. Его закрыли. Свернули и вывезли из города.

– Выставка, – сказал Бейкон. Потряс головой. – Опять ты со своей выставкой.

– Ты сам-то так и не ходил, да?

– И вот это твое любимое место?

– Да, но…

– Ну ладно тогда.

Бейкон подозвал такси и открыл Сэмми дверцу. Сэмми постоял, зная, что сейчас Бейкон его во что-то впутает и поди потом выпутайся. Неизвестно только во что.

– Нам в Куинс, – сказал Бейкон таксисту. – На Всемирную выставку.

Лишь возле моста Трайборо таксист сухо и монотонно произнес:

– Даже не знаю, ребята, как вам и сказать-то.

– Там что, вообще ничего не осталось? – спросил Бейкон.

– Ну, я читал в газетах – они спорят, что делать с землей: город, и мистер Мозес, и эти выставочные люди. Небось что-то еще есть.

– Мы максимально занизим ожидания, – сказал Бейкон. – Идет?

– Меня устраивает, – сказал Сэмми.

Выставку Сэмми обожал, в первый сезон 1939 года ходил трижды и до конца жизни хранил значочек, подаренный на выходе из павильона «Дженерал моторс», со словами «Я ВИДЕЛ БУДУЩЕЕ». Он вырос в эпоху великой безнадеги, и для него, как и для миллионов других городских мальчишек, Выставка и напророченный ею мир обладали силой завета, обещания грядущей лучшей жизни, которую он впоследствии попытается выстроить в картофельных полях Лонг-Айленда.

Такси высадило их напротив станции Лонг-Айлендской железной дороги, и некоторое время они побродили вдоль периметра Выставки в поисках входа. Но по периметру стояла высокая ограда, и Сэмми сомневался, что сможет перелезть.

– Давай-ка, – сказал Бейкон, присев за какими-то кустами и выгнув спину. – Залезай.

– Я не могу… тебе же больно будет…

– Давай-давай, ничего мне не сделается.

Сэмми взобрался Бейкону на спину, оставив на пальто глинистый отпечаток подошвы.

– Я, знаешь ли, магически прирастил силу, – сказал Бейкон.

– У-уф.

Сэмми кувырнулся, и повис, и за оградой упал на задницу. Бейкон подпрыгнул, подтянулся и перетащил себя вверх, через ограду и на ту сторону. Забрались.

Первым делом Сэмми глазами поискал монументальные конструкции, Матта и Джеффа, парящий «Трилон» и его шарообразную приятельницу «Перисферу», символы Выставки, которые два года попадались на каждом шагу, пробирались в ресторанные меню, на часовые циферблаты, спичечные коробки, галстуки, носовые платки, игральные карты, девичьи свитеры, коктейльные шейкеры, шарфы, зажигалки, футляры радиоприемников и тэ пэ, а затем исчезли так же внезапно, как расцвели, словно тотемы некой опозоренной миллеритской секты, что кратко возвышается, а затем горько разочаровывает адептов величественными и ужасными пророчествами. Нижние футов сто «Трилона» обросли строительными лесами.

– «Трилон» разбирают, – сказал Сэмми. – Елки-палки.

– «Трилон» – это который? Игольный?

– Ага.

– Я и не знал, что он такой высокий.

– Выше монумента Вашингтона.

– А он из чего? Гранит, известняк – это что?

– Гипс, по-моему.

– Мы большие молодцы, да? Что не обсуждаем мой отъезд в Лос-Анджелес.

– Ты об этом думаешь?

– Не я. То есть шар – это «Перисфера»?

– Она.

– А внутри что-то было?

– В «Трилоне» не было. А в «Перисфере» – да, было целое шоу. «Демоград». Такая как бы масштабная модель города будущего – сидишь в тележке, ездишь вокруг него, смотришь сверху вниз. Сплошные супершоссе и пригороды с садами. И ты будто воспаряешь над ними в дирижабле. Там включали ночь, и все эти домики и фонарики вспыхивали и горели. Очень красиво. Мне ужасно нравилось.

– Ты подумай. Я бы посмотрел. Может, он еще там, Сэмми, как думаешь?

– Не знаю, – с опасливым волнением ответил Сэмми. Уже неплохо зная Бейкона, он распознал и этот порыв, и настроение, что в свое время погнали друга за полночь на восемьдесят шестой этаж военного объекта с гурманскими деликатесами в бумажных пакетах. – Может, и нет, Бейк. Я думаю… эй, меня-то подожди.

Бейкон уже шагал к низкому круглому парапету, обнимавшему громадный бассейн – теперь спущенный и застланный сырой мешковиной, – где прежде плавала «Перисфера». Сэмми огляделся – нет ли поблизости рабочих или охраны, – но Выставка, похоже, была целиком предоставлена в распоряжение их двоих. От этого зрелища ныло сердце – совсем недавно здесь кишмя кишели флаги и женские шляпки и в маршрутках разъезжали люди, а теперь взору открывались только грязь, и брезент, и летающие газеты, а тут и там торчали тонкие обрубки опор с насадками, пожарные гидранты или голые деревья вдоль пустых проспектов и променадов. Карамельных цветов павильоны и выставочные залы с кольцами Сатурна, молниями, акульими плавниками, золотыми решетками и сотами, итальянский павильон, у которого фасад растворялся в вечном водяном каскаде, гигантская касса, строгие и извилистые храмы богов Детройта, фонтаны, пилоны и солнечные часы, статуи Джорджа Вашингтона, и «Свобода Слова», и «Правда показывает путь к Свободе» – всё разобрали, ободрали, разняли, снесли, бульдозерами сгребли в кучи, свалили в грузовики, скинули на баржи, выволокли в устье гавани и отправили на дно морское. Грустно – не потому, что в этом преображении красочной летней грезы в гигантскую грязную лужу, подмерзающую в конце сентября, Сэмми разглядел наставительную аллегорию или суровую проповедь о тщете всех человеческих надежд и утопических фантазий – для таких озарений он был слишком молод, – но потому, что Выставку он обожал и, узрев ее в таком виде, сердцем почуял то, что понимал всегда: подобно детству, Выставка закончилась и туда уже не вернуться.

– Эй, – окликнул Бейкон. – Клейстер. Сюда.

Сэмми оглянулся. Бейкона нигде не видать. Сэмми изо всех сил заторопился вдоль низкого беленого парапета, измаранного дождем и пошедшего пятнами влажной листвы, к дверям «Трилона» – оттуда пара величественных эскалаторов доставляла посетителей в нутро волшебного яйца. Пока Выставка работала, под этими громадными синими дверями всегда вилась гигантская очередь. А теперь остались только леса и груда досок. Какой-то рабочий забыл жестяную крышку-чашку от термоса. Сэмми подошел к металлическим дверям. Их заложили мощными засовами и перетянули толстенной цепью. Сэмми подергал, но двери ни чуточки не подались.