Книга Хорошая я. Плохая я, страница 34 – Эли Ленд

Пятнадцать сердец, великолепного алого цвета, лежат на лабораторном столе, когда мы приходим.

На каждую девочку по сердцу. Профессор Уэст, подслеповатый и дряхловатый, велит нам следовать инструкции – она на белой доске, на стене класса.

Ножи готовы.

Мы делаем иссечение, надрез, разрез. Кому-то приходится нелегко, мне проще. Я первая заканчиваю. Смотрю на сердце, теперь тонкими ломтиками разложенное на поддоне. Два окровавленных скальпеля и пара пинцетов во всем виноваты. Прислушиваюсь, о чем говорят рядом. Ужас. Брр. Ненавижу биологию. Жду не дождусь, когда она уже закончится в следующем году. Помогите мне кто-нибудь. Нет уж, не знаю, как сама-то справлюсь. Ой, меня тошнит.

Я поднимаю руку. Проходит минута или две, пока профессор Уэст поворачивает лысую голову, озирая класс.

– Я закончила, сэр.

– Тогда помой руки и запиши свои наблюдения в тетрадь.

Помыв руки, отхожу от раковины, возвращаюсь на свое место, открываю тетрадь на чистой странице и начинаю писать, и тут слышу хихиканье. Это Иззи с Клондин оглядываются на меня через плечо, они сидят впереди. Я поднимаю голову – они отворачиваются. Я продолжаю писать. Потом это происходит.

Сердце плюхается мне в лицо.

Отпрыгивает от моей левой щеки, задерживается на груди, падает на пол. Я уже сняла лабораторный халат. Касаюсь рукой лица. Липкое. Пальцы в крови. Иззи снимает меня на телефон, Клондин на стреме, хотя профессор не представляет опасности. Я отворачиваюсь от них. Блузка испачкана, это кровь свиньи, но могла бы быть и моя.

– Пора мыть руки, – говорит профессор Уэст.

– Я еще не закончила, сэр, – голос с переднего ряда.

– Время не ждет человека, Элси. Надо было работать быстрее.

Я бы вышла, если б могла, но я не чувствую ног. Не. Чувствую. Я всегда буду чужой для них. Я догадываюсь, что профессор приближается, слышу его шаги. Коричневые кожаные броги, он начищает их каждый вечер, держу пари. Он останавливается возле меня.

– Бога ради, дитя мое, что с тобой? Ты сказала, что закончила, а теперь ты в крови с головы до ног. Пойди умойся и, бога ради, подбери сердце с пола.

Раздаются смешки, фырканье, а профессор Уэст продолжает свой обход.

Зои, девочка, которая сидит рядом со мной, все видела. Она ничего не говорит, наклоняется, подбирает куском бумажного полотенца сердце с пола, потом протягивает мне другой кусок, чтобы я вытерла лицо. Смачивает еще один кусок водой. Показывает, где нужно вытирать.

Я киваю, благодарю ее, мне жаль, что, когда я была маленькой, не нашлось никого, кто бы так обошелся со мной. Иззи с Клондин саркастически ухмыляются, когда мы выходим из лаборатории. В коридорах людно, но все расступаются при моем приближении. Это что, кровь у нее на блузке? Похоже, фу. В туалете я переодеваюсь в джинсы и фуфайку, которые спрятала в сумку утром. В спальном квартале нельзя появляться в школьной форме, тем более в форме нашей школы. Звонит телефон. Присаживаюсь на корточки, достаю его из рюкзака. Это Морган, уточняет, все ли в силе. На полу соседней кабинки замечаю знакомую косметичку и отвечаю, что буду минут через двадцать. У меня появилось срочное дело.

Когда я поднимаюсь на крышу многоэтажки, она сидит, курит и говорит:

– Смотри, вон там птица. Похоже, крылья у нее в хлам.

– Где?

– Да вон.

Она показывает на вентиляционную решетку.

– Я ее туда посадила. Она тут шарахалась по крыше, совсем меня достала.

Я подхожу, встаю на четвереньки, заглядываю в отверстие пластмассовой решетки. Отверстия в форме сот. Голубь, одно крыло волочится. Подбито. Головка движется быстро-быстро, трясется без передышки. Не знаю почему, но я бью изо всех сил по решетке, он пугается, начинает курлыкать. Подает сигнал опасности своим товарищам. Улетай, Питер, улетай, Павел. Я полетел бы с вами, да не могу, меня поймали. Морган подскакивает ко мне, спрашивает, что на меня накатило. Я приподнимаю решетку с одной стороны, протягиваю руку и хватаю голубя. Кладу его на землю, придерживаю рукой, крошечное сердце пульсирует под моими пальцами. Сломано крыло, сердце цело. Пока. Он снова начинает курлыкать, зовет своих. Глаза-бусинки и кивающие головки притаились по всей крыше, птенцы тоже смотрят.

Я делаю это быстро, такие вещи надо делать быстро.

– Черт, ну вообще. Зачем ты это сделала?

Она отводит взгляд.

– Было бы хуже, если бы я не сделала. Он бы долго мучился.

– Мы могли бы отнести его в ветлечебницу, ну или еще что.

– Он страдал. Теперь он не страдает. Я помогла ему.

– Лучше ты, чем я.

Да.

Я кладу решетку на место, и мы идем обратно к трубе, лежим неподвижно, как статуи, на холодной крыше, небо покачивается от шума самолетов, которые направляются в Хитроу. Унесите меня куда- нибудь, куда угодно. Морган снова закуривает, голубые пальцы дыма закручиваются и прочерчивают воздух над нами. Ведьмино дыхание.

– Чего молчишь, не припасла для меня никаких историй сегодня?

Только одну, но вряд ли ее расскажу.

– Нет, ничего.

– Хорошенькая из тебя компания. Я не могу долго тут торчать, дядька здесь, он зверски строгий.

Еще несколько минут, прошу тебя. Дай мне все сложить в своей голове прежде, чем скажу это вслух. Моя мать – она… Нет. Ты смотришь новости по телику? Про эту женщину. Нет. Блин. Что я делаю? Нельзя никому говорить об этом.

– Чего с тобой сегодня? – спрашивает она.

– Ничего, а что?

– Ты поранила палец до крови. Вон, смотри.

– Надо же, прости.

– Нечего тут прощать. Если охота чего-нибудь сказать, валяй уже.

Это как кататься по замерзшему озеру. Кажется, что не опасно, с виду совсем не опасно, но кто-то должен ступить на лед первым, проверить его на прочность, убедиться, что он выдержит. Смогу ли я?

– Если не хочешь разговаривать, я пошла. Посмотрю лучше телик, чем сидеть тут и молчать.

– Погоди.

– Да блин, что с тобой?

На крыше темнеет, мы с ней вдвоем, только я и она. Больше никого, больше никто не узнает. Она хорошо относится ко мне. Я не такая, как ты. Она поймет. Или нет?

– Если я тебе что-то расскажу, ты захочешь дружить со мной, как прежде?

– Ну да. Я считаю, мы можем все рассказывать друг другу, все, что угодно, разве нет?

Я киваю, это правда, она шлет мне эсэмэски по ночам, спрашивает, достает ли Фиби, говорит не переживать.

– Так чего ты хочешь сказать мне?

– Я не уверена, что можно.

– Так вообще-то не поступают – сама завела разговор и на попятный.