Книга Сквозь объектив, страница 25 – Соня Фрейм

Через пятнадцать минут я высунула голову и увидела его, стоящего у подоконника и следящего за мной своим неживым, змеиным взглядом. Он дал мне сделать первый вздох и снова сфотографировал.

— Что тебе это дает? — поинтересовалась я. — С чего ты вообще взял, что можешь поймать душу?

Ответом было молчание. Меня продолжали отслеживать сквозь объектив, как на охоте. Я встала и подошла к нему вплотную. Внезапно нахлынувшая злость придала смелости.

— Ты хорошо фотографируешь. Но давай-ка поговорим о мотивах. Зачем ты ищешь душу? Может, потому, что у тебя самого ее просто нет? Знаешь этот трюк, что мы всегда заполняем пустоту в себе чем-то другим? Едим, заводим беспорядочные связи, сорим деньгами… Не имея в себе сути, хочешь получить ее через что-то другое. Ты так привязан к своей камере, твои движения ласковы, точны… Так надо обращаться с любимой девушкой, а не с куском железа. Только и девушки у тебя нет, хотя внешне ты не урод. Но ты больной извращенец. В тебе есть какой-то страшный изъян, и он просвечивает через твои глаза. Никто не будет с тобой встречаться. Ты одинок и нездоров. Будь у тебя душа… ты никогда не стал бы ее искать.

Он взирал на меня безо всякого выражения. Я не знала, доходят ли до него вообще мои слова, хотя Кай их слышал. Я хотела бы, чтобы они его задевали, чтобы сейчас я проехалась по нему и он ощутил то же, что и я, — жгучий стыд, собственное несовершенство и ущербность.

Мы молча смотрели друг другу в глаза, и я его уже не боялась. Что может быть хуже того, что происходит сейчас?

Или я должна быть благодарной за то, что он не бьет меня и не держит связанной? Плохая логика.

Мне не за что быть ему благодарной.

— Что молчишь?

Он потер большим пальцем кончик носа и в очередной раз сказал то, чего я не ожидала:

— Хочу, чтобы ты продолжала. Говори.

В этот момент я испытала глубокое отчаяние от того, что мне не пробить его броню. Кай настолько болен, что ему все равно. С ним ничего нельзя сделать.

Изо всех сил я ударила его по лицу, и в первый момент ощутила испуг и ошеломление от собственной наглости.

«Сейчас он меня убьет», — затравленно пронеслось в голове.

Но Кай ничего не сделал. Молча стерпел и продолжал смотреть на меня своим пустым странным взором. Тогда я ударила его снова. Отвесила пощечину и начала лупить его кулаками в грудь, руки и живот. Это выглядело жалко, но хотелось, чтобы он хоть что-то почувствовал. А Кай выжидал, просто давая мне это сделать.

Показалось, что это может длиться бесконечно, но безрезультатно. Он состоял из сплошного гранита.

И тогда я выбила камеру из его рук.

Она вылетела и со стуком приземлилась в углу.

После этого тишина стала ощутимо другой. Кай взирал на меня прежним стеклянным взглядом, но я поняла, что из всего, что я сделала, его задело только это.

Мгновенно он перехватил мои руки и вывернул их. Я испуганно дышала, ощущая его стальную хватку. Вот сейчас он меня точно убьет.

Стало страшно от собственной глупости, но просить у него прощения я не намеревалась.

Не моя вина, что я тут.

Кай держал меня так некоторое время, а затем ослабил хватку. Мы стояли лицом друг к другу, и мой взгляд утыкался ему в грудь.

«Если хочешь убить меня, делай это быстро», — с колотящимся сердцем думала я, но он внезапно обнял меня.

Этого я точно не ждала. Кай осторожно прижал мою голову под своим подбородком и провел ладонью по волосам.

— Тихо. Тише… — произнес он, как в ту ночь, когда нашел меня на полу.

Я не могла пошевелиться, думая о том, почему все идет по такому непонятному для меня пути, и в итоге не выдержала и опять разревелась, давясь слезами и соплями. Я уткнулась в Кая носом и продолжала громко плакать, чувствуя изнеможение от того, что нас так чудовищно заклинило в этом месте.

Кай гладил меня, крепко прижимая к себе, и опять давал время.

Выходка с камерой его взбесила, это чувствовалось. Но он все равно вернулся к прежней схеме. Позволял мне разбиться вдребезги и даже сломать его любимый инструмент, чтобы выдержать… какой-то важный для него момент.

Его расчет ощущался кожей. Кай чего-то терпеливо ждал.

— Пойдем. — Он отвел меня к кровати и накрыл одеялом.

Затем принес воды, и я, стуча зубами о край стакана, выпила.

Он лег позади меня и снова обнял, а я, как дура, зачем-то опять вцепилась в его руку. Так мы провели весь тот день. Слушая тишину.

* * *

Да, я разбила ту камеру. Совсем. Но у него была еще вторая.

Я даже не удивилась, когда на следующее утро на меня уставился фотоаппарат уже другой модели. Объектив был чуть больше. Но обращался с ней Кай так же, как и с первой. Следующий день я пролежала в кровати, не глядя на него и отказываясь есть. Кай не уговаривал меня. Он сфотографировал меня и ушел по делам.

Я часто жалела, что у меня не хватает воли и храбрости на по-настоящему безрассудные, ультимативные поступки. Ведь объяви я голодовку, это стало бы серьезным заявлением и чаша весов могла качнуться и в мою пользу. Переиграть этого негодяя можно было только совершая что-то еще более безумное.

Но он понял меня хорошо. Я не смогла бы решиться на такое. Отвращение к себе углубилось еще больше, и просто не хотелось испытывать что-то подобное в будущем. Следовало переключиться. Свои забавы с фотоаппаратом он не прекратит. Значит, надо научиться их игнорировать, жить, как мы делали это в наше первое перемирие. И ждать — исподтишка, незаметно — развития событий.

В общем, максимум, что мне удалось, — это просто взять себя в руки.

На следующий день, снова увидев эту картину — лицо Кая, вросшее в фотокамеру, — я дружелюбно сказала:

— Доброе утро.

— Доброе. Как спалось?

— Так себе. Купи ортопедический матрас.

— Я подумаю над этим.

— Кстати, сколько стоил тот фотоаппарат?

— Почти две тысячи евро.

— Пленнички — это затратно, не правда ли?

— Ты абсолютно права.

Кай снова был в хорошем настроении, не вел себя как рептилия, а слегка улыбался и все чаще поглядывал на меня не через объектив, а напрямую.

— Тебе снится что-нибудь?

Я подтянула к себе тарелку с бутербродами и принялась жевать, стараясь выглядеть максимально нефотогеничной. Кая это только забавляло, и он сосредоточенно продолжал снимать, перемещаясь из одного угла в другой.

— В твоем доме мне ничего не снится.

— Мне тоже нет.

Это была первая фраза о нем самом за долгое время.

Я смахнула попавшие на майку крошки и осторожно поинтересовалась: