Книга Сквозь объектив, страница 54 – Соня Фрейм

— Нет ничего плохого в том, чтобы жить в себе. Так проходит жизнь очень многих людей, поверь мне. Вопрос в том, как сделать это существование более комфортным.

— Самодостаточность — это комплекс бога, а не человека.

— Вот это комплимент.

— Это болезнь, — покачала я головой. — Твое творчество… Я хочу знать, что оно для тебя значит. Или вернее… как много.

— Это все что у меня есть, — тут же ответил Кай, и его взгляд зажегся холодным, уверенным огнем. — Я выставляюсь один, максимум два раза в год, но это работы, за которые я умру. Потому что, может, это не очевидно, но мои работы — это и есть я.

— Ну, а твоя вторая работа… кто ты там…

— Графический дизайнер. Отрисовываю логотипы подгузников и делаю макеты рекламных стендов. Она мне нужна для денег, — тут же ответил он. — Потому что частными съемками я не занимаюсь, мне это не интересно. А на заработок от выставок и издания пары арт-буков можно прожить максимум полгода.

Я пожевала нижнюю губу, раздумывая, как бы сформулировать новый вопрос. Кай терпеливо ждал. Торопиться ему было некуда.

— Я давно слежу за твоим творчеством. Сам сказал: Марина любит Хогарта. Я никогда не ожидала, что мы встретимся, тем более при таких интересных обстоятельствах. Глядя на твое искусство, я часто думала, что ты должен чувствовать реальность по-особенному.

— Ты ощутила это. На своей шкуре. Насколько особенно это было? — к нему снова вернулось шутливое настроение.

— Что тебя вдохновляет? — проигнорировала его реплику я. — Я не могу понять. Твои предыдущие работы и последняя… Я бы сказала, что это два разных человека.

— Меня вдохновлял Амстердам. Я тут родился. Я знаю все, каждый уголок. Все его тайны. Но я думаю, что тот Амстердам, каким я его представлял раньше, себя исчерпал. Тема города… она для меня закончена. Мне теперь интересны портреты. И благодаря тебе я понял, что вдохновляет лучше всего. Боль. Каждое произведение появляется с болью или из боли. Боль животворяща. Чужая же боль стоит того, чтобы запечатлеть ее в вечности.

— Осталось унижение, — сказала я, чувствуя, что в горле пересохло. — Вернемся к унитазам. Тебя хоть раз макали туда лицом? Образно. Или буквально?

Кай совсем сгорбился. Похоже, ему было ужасно неудобно, но я и не думала его развязывать. Вообще была даже мысль уйти и оставить его в таком положении.

— Меня никто никогда не унижал, — сказал он, и я не знала, верить или нет. — Это я иногда унижал других. Как тебя. Или пару задир в подростковых драках. Но меня — никто.

— Ты врешь, — лишь пробормотала я.

— Нет. Я просто знаю кто я. Унизить можно того, кто себя не знает.

Я в молчании рассматривала его, а он глядел на меня. Съежившийся на стуле, с засохшей на лбу кровью.

Кай нарушил тишину первым:

— Ты расстроена моим ответом? Тогда посмотри сейчас на наши позиции. Тебя они удовлетворяют?

— Нет.

— А зря. Возможно, сейчас я отвечаю на твой вопрос об унижении положительно. Мое собственное творение пришло в мой дом, врезало мне по затылку, связало и заставило говорить. Тот случай, когда искусство хочет свергнуть своего творца.

— Ты больной, — ласково сказала я. — Права была твоя Лара. И правильно, что она тебя бросила.

Кай в очередной раз закатил глаза.

— Все творческие люди — больны. И нас миллионы. Эй… Галатея… что взгрустнула?

Он опять непонятно почему развеселился.

— Ты знаешь, все это время я задавала себе кучу вопросов о тебе и твоей жизни. Голову себе сломала. Сейчас я начинаю понимать тебя лучше. И… честно… не будь я так слепо в тебя влюблена, я поняла бы это и раньше. Не знаю, зачем это говорю. Просто… хочу, чтобы ты, при всех твоих талантах и интеллекте, осознал ограниченность своего видения. Ты все думал, что бы из меня вылепить, помещал в разные контексты, но не мог поставить себя на мое место. Не смотрел на себя моими глазами.

— Что бы изменилось?

— Ты прекратил бы. Если понял бы меня по-настоящему.

— И так мы вернулись к тому, с чего начали эту беседу. С твоего упрека.

Спорить с ним всегда было очень тяжело. Я не собиралась этого делать.

— А ты мог бы меня убить? — спросила я, чувствуя режущую сухость в горле, от чего мои слова крошились и ломались, не успев сорваться с губ. — Это случилось бы, если я не ушла? Ты можешь зайти далеко. Я это поняла.

Кай молчал, серьезно размышляя над моим вопросом. Черты его лица заострились, и если он скажет в следующую секунду «да», то он — убийца. Еще до того как на самом деле убил.

Но в воздухе висело только его молчаливое сомнение.

— Не уверен, — наконец произнес он. — Я думал об этом. Но это противоречит замыслу увидеть душу. У мертвых ее нет.

Хотя его ответ показался мне не совсем адекватным, что-то в нем говорило о его человечности.

— Откуда взялась эта идея снять душу? Твоя Лара тебя науськала?

Кай покачал головой. Похоже, тема Лары себя исчерпала.

— Это просто… идея. Одна из многих, которые посещают голову человека, но ей захотелось найти воплощение. Я тоже часто задавал себе вопросы о тебе, хоть ты и не веришь. До сих пор не понимаю, почему решил, что с тобой получится. Может… дело в случае. А может, я и без камеры увидел в тебе то, что искал. Странно, да? Звучало бы романтично, если бы… ну ты знаешь.

Я отложила камеру, глядя куда-то сквозь него. Кажется, все. Но это не ощущалось как завершение. Мне хотелось расспросить его обо всем снова, по второму и третьему кругу, потому что я попала в его мир. Там было пустынно. Так же, как и в его квартире. Все самолеты разлетелись, и в зале ожидания остался один Кай. И еще я.

Он смотрел на меня исподлобья, темные волосы слегка прикрывали один глаз. Его исповедь была короче моей. Во много раз. Что, если бы я осталась и он рассказал мне больше? Я просмотрела снимки на камере. Не все. Так, мельком, чтобы еще раз понять, что в моих руках самое интимное сокровище — его жизнь, пусть и в сжатом пересказе.

Фотограф по имени Кай Хогарт, аморальный одиночка, король Амстердама, гений, преступник, плохой шутник и архитектор человеческих душ. Вот я и забрала его. Вот он и стал моим.

— Что сделаешь с фото? — поинтересовался он, все так же глядя исподлобья.

— Не волнуйся, я не буду выставлять их. Я умею хранить чужие тайны, в отличие от тебя.

— Это первый справедливый упрек в мой адрес.

Мы смотрели друг на друга в полутьме, а затем я включила свет.

— Мне пора, — сказала я, убирая камеру. — Я развяжу тебя, не волнуйся.

— Не стоит.

Кай медленно вытащил руки из-за спины. Они были развязаны. Вот так фокус-покус. Я чертыхнулась про себя. Так и знала, что у меня не хватит сил затянуть веревки как следует. Кай лишь ухмыльнулся.