Онлайн книга «Темное дитя»
|
Пара секунд – и лепестки сохнут, жухнут, осыпаются. Мне даже словно бы слышен при этом облегченный вздох. – Но… почему?! – Уголки Тёмкиного рта опускаются. Вот-вот она заревет. Я успеваю подхватить ее на руки, прижать изо всех сил к себе. Не дай бог вам услышать, как воют бесы! – Зачем он так, Соня?! Я хотела, чтобы он у нас был долго-предолго! А он… – Не плачь, Тём! Ты просто слишком его поторопила. Он был еще не готов. Говорю ж, на все нужно время. Ну, перестань, хватит! В ящике есть еще другие цветы. Которые будут расти медленно, вырастут и не отцветут долго-предолго. – Но я хочу, чтобы этот! – Ничего не поделаешь, этот уже не вернуть. Или, может, ты знаешь способ? Зря я боялась! Она не воет. Она просто плачет, горестно всхлипывая и вздрагивая плечами, как все человеческие дети. Ох, тяжко бесам дается природоведение! * * * – И что, эта мельница так никогда ничего и не молола? – Да. Когда строили, с ветрами что-то напутали. – Прикол! Знаешь, у нас в Москве есть Царь-пушка, которая никогда не стреляла, и Царь-колокол, в который никогда не звонили. А здесь, выходит, мельница, которая никогда не молола. – А они почему… не стреляли и не звонили? – Да тоже в пропорциях чего-то напутали. – Обидно. – Не говори! Мы усаживаемся в траву, и Тёмка, сразу же превратившись в скворца-майну с оранжевыми всполохами на черных крыльях, вспархивает с моего плеча и уносится куда-то в светлую даль. Трава сочная и густая, какой она здесь бывает только зимой. Похоже, нам вдвойне повезло, траву давно не стригли и не косили, сидеть не колко. Я по привычке выдергиваю травинку и надкусываю сладковатое основание стебля. Жан-Марк морщится – траву по субботам рвать нельзя. Такой же гримасой он сопроводил щелчок выключателя в коридоре, когда мы выходили из дома. Как людям удается все время помнить про всякую чушь! Когда жив был папа, он по субботам устанавливал «шабес-гойчика» – временное реле, и свет в доме по субботам зажигался и гас автоматически. Но я понятия не имею, куда подевалось это устройство. – В Москве сейчас снег, – говорю я. – И лед. – У нас тоже, – кивает Жан-Марк. – Озеро замерзло, и мальчишки катаются по льду на этих… как их?.. – Жан-Марк щелкает пальцами, сделав замысловатый жест. – Да, ясно, у нас зимой тоже на них все катаются. Ну, кто умеет, конечно. Ни он, ни я понятия не имеем, как на иврите «коньки». Обычно это слово как-то без надобности. – Ты скучаешь по настоящей зиме? – Я скучаю по батареям. В квартире без них настоящая зима. – Говорят, в Иерусалиме уже начали строить дома с центральным отоплением. – Не прошло и ста лет. – Да, еще относительно недавно здесь были одни виноградники и лисы. – И дикобразы! Да они и сейчас здесь бегают. В доказательство я поднимаю с земли длинную, ярко окрашенную иглу. – Ну им с тех пор пришлось потесниться. – Тише! Ящерица, размером с небольшую кошку, спрыгивает с дерева и резво устремляется к нам. – Странно, – шепчет Жан-Марк, щекоча мне ухо усами, – я думал, они зимой спят. Солнышком, что ли, ее пригрело? Смотри, совсем страх потеряла! Он замахивается в сторону чересчур назойливой твари. Ящерица подскакивает, зашипев и выпустив когти, прямо в прыжке превращаясь в Тёму, которая со смехом плюхается между нами в траву. – Напугала, напугала! – Оui, oui, сдаюсь! – Жан-Марк вскидывает руки. – Хорошо, что тебе не пришло в голову прикинуться змеей. – Почему? – Тёма ерзает, устраиваясь поудобней. – Что, думаешь, я б тебя укусила? – Не успела бы. Я б тебя убил, а потом мы с твоей сестрой очень бы огорчились. Тёма вопросительно смотрит на меня. – Жан-Марк прав, Тём. Думать надо, когда и кем оборачиваться. А то это может плохо кончиться. – Но… это ведь не я! Это оно само! – возмущенно протестует сестра. – Что, прям совсем само? И ты в этом ни капельки не участвуешь? Тём, ну ты же разумное существо! А голова твоя в это время где? Всегда надо сперва думать, а потом делать. – Так я именно что сперва не думаю! Чтобы обратиться в кого-то, сперва надо перестать думать! Перестать думать и почувствовать как. Иначе не получится. – Она права, – внезапно соглашается Жан-Марк. – Животные ведь не думают. – А потом как же? – Я недоверчиво гляжу на Тёмку. – Потом же ты точно думаешь? Глаза ведь у тебя мыслящие, а не звериные. По глазам я всегда узнаю Тёму где угодно – на земле, в воздухе и в воде. – Потом можно потихонечку начинать думать снова. – Окей. Но перед тем как ты соберешься во что-нибудь обратиться, всегда ведь можно остановиться сперва и подумать? Тёмка мотает головой: – Нельзя. Понимаешь, сперва я хочу. Ну, стать этим кем-нибудь. Так хочу, так хочу, что все мысли в голове сразу исчезают. Может, если еще раньше? Только ведь я не знаю, когда мне опять захочется… Тёма озадаченно умолкает. На мордашке растерянно-виноватое выражение. Эти психоаналитические разговоры совсем сбили бедного бесенка с толку. Я целую ее в макушку, тормошу. Постепенно Тёма оттаивает, оживает. Целует меня в ответ. Взлетает над травой беленьким мотыльком. Она успокаивается. Я – нет. – Дитя хаоса, – улыбается Жан-Марк, прослеживая ее полет глазами. – Знаешь, может, я не прав и ее вовсе не так просто убить палкой или камнем. А учитывая ее способности к регенерации… – Сейчас, – перебиваю я, – было бы достаточно хлопка ладонью. И никакая регенерация не поможет. – Ну хватит. – Жан-Марк нерешительно касается моего плеча. – Не настолько уж она беспомощна. Все как-то выживают – змеи, мотыльки, птицы. Он гладит меня по голове, как Тёмку. Я замираю под его рукой и на мгновение кажусь сама себе маленькой-премаленькой. Это сладостное чувство так хочется задержать на подольше. Я зажмуриваюсь и вдыхаю глубоко-глубоко. Открываю глаза и вижу прямо перед собой синие радужки глубоко посаженных глаз Жан-Марка. Подаюсь вперед и решительно накрываю его губы своими. Мир кружится, воздуха начинает не хватать, а может, наоборот, его слишком много. Отстранившись от меня, Жан-Марк отворачивается и молчит. Он кажется растерянным, но недолго. Оборачивается и выпаливает: – Ты выйдешь за меня замуж? – Что, вот так сразу? – смеюсь я. Но Жан-Марк, похоже, вовсе не шутит. Глаза его смотрят требовательно и серьезно, как на операции. |