Книга Не говори, что у нас ничего нет, страница 106 – Мадлен Тьен

Даже сама площадь как будто раздалась в стороны, словно кто-то ее растягивал.

— Студенты, простите. Что бы вы ни говорили, как бы вы нас ни критиковали — вы правы. Я пришел сюда, чтобы попросить у вас прощения.

Воробушек увидел, как по лицу Лин проскользнула гримаса боли. Только это была не боль, понял он, а страх. Голоc генсека звучал пронзительно — Чжао словно пытался совладать с нахлынувшими чувствами.

— Вы не можете и дальше… после семидневной голодовки… настаивать на ее продолжении, пока не получите удовлетворительного ответа. Вы еще молоды, у вас впереди целая жизнь.

К этому времени все уже вышли из кафе. Воробушек заметил официантку, двух поваров и нескольких престарелых посетителей в майках, кучку подростков.

— Все как всегда, — прокричал один из подростков. — Хотят, чтоб мы были послушными и по домам разошлись!

Вокруг забормотали — согласно или несогласно, Воробушек так и не понял.

— Вы не такие, как мы, — продолжал товарищ Чжао. — Мы уже стары и не имеем значения. Стране и вашим родителям нелегко было дорастить вас до университета. Вам или под двадцать, или чуть за двадцать, а вы жертвуете своими жизнями. Студенты, можете вы хоть немного порассуждать разумно? Как вы все знаете, ситуация сейчас очень серьезная. Партия и народ весьма обеспокоены, все общество встревожено, и с каждым днем положение дел ухудшается. Так продолжаться не может. Намерения у вас благие, и вы волнуетесь об интересах нашей страны. Но если так пойдет и дальше, то это выйдет из-под контроля и повлечет различные негативные последствия. В общем и целом, вот что я вам скажу. Если вы прекратите голодовку, правительство не откажется от диалога, однозначно нет! Мы можем продолжить обсуждение ваших предложений. Оно идет небыстро, затрагиваются кое-какие вопросы. Я просто хотел сегодня вас посетить — и в то же время… объяснить вам, что мы чувствуем, и понадеяться, что вы это спокойно обдумаете. В иррациональных обстоятельствах сложно мыслить ясно. Мы понимаем ваш юношеский запал, потому что мы тоже когда-то были молоды, тоже протестовали и тоже ложились на железнодорожные пути, не думая о последствиях. Наконец, я вновь от всего сердца прошу вас спокойно обдумать, что же будет дальше. Многое можно решить миром. Я надеюсь, что вы вскоре закончите голодовку, и благодарю вас.

Вещание сменилось белым шумом.

Воробушек посмотрел на небо; городские огни были слишком яркими, чтобы можно было рассмотреть звезды, куда бы он ни взглянул, небо было темно-синим, почти черным, но не совсем.

— И что это значит? — сказала Ай Мин.

Лин рыдала.

— Хочу домой, — сказала Ай Мин. Она еще так молода — так почему же она выглядела такой опустошенной? — Хочу домой.

Теперь их вел Воробушек — молча, как татей во тьме ночной, мимо репродукторов, повторявших обращение Чжао Цзыяна: «Студенты, мы пришли слишком поздно, простите…» — мимо кучек народу, что слушали это в первый раз, мимо цветущих деревьев и ряда магнолий, чьих цветов он не видел, но чей аромат висел в воздухе, безжалостный и пьянящий.

На следующий день, проснувшись поздним утром и не вполне сперва понимая, где находится, он услышал, как Ивэнь всем рассказывает, что генерального секретаря Чжао Цзыяна сняли с должности. Кто-то в партии допустил утечку информации: демонстрации идут уже в сто пятьдесят одном городе, и правительство собиралось ввести военное положение. В Пекин уже прибыли войска.

Но вступительных экзаменов никто не отменял. Весь этот процесс казался Ай Мин попросту нелепым. Теория и практика, практика и теория, и если бы ей пришлось разобрать хоть еще одно стихотворение Ду Фу, она бы сама добровольно отправилась в ссылку. Когда появился встрепанный Воробушек со сбившимися набок волосами, Ай Мин лежала, свернувшись калачиком на диване, и ела огурец. Пожелав отцу доброго утра, она спросила:

— Ты что, во сне дрался с кем-то?

Воробушек смущенно улыбнулся. Он взял у нее огурец и принялся его жевать.

В переулке гремели радио, люди в домах орали друг на друга по поводам важным и мелким, но они с Воробушком оба притворялись, что ничего не слышат. Ай Мин рассказала, что рано с утра она твердо намеревалась учиться. Она открыла материал к экзамену и наткнулась на вопросы 1977 года. В тот год темой сочинения было: «Верно ли, что, чем больше знаний, тем больше контрреволюционности? Напишите минимум 800 иероглифов». Что, если бы в этом году выпал такой же вопрос? Больше часа она промучилась, пытаясь сочинить первую строчку. Страница так и осталась чистой. Ай Мин больше не понимала, что значит «контрреволюционность».

Воробушек хрустел огурцом и слушал.

— Как мне писать экзамены? — сказала Ай Мин. — Как мне…

— Да не волнуйся ты так из-за сочинения, — глухим, точно набухшая губка, голосом произнес отец. — Почему бы тебе не переключиться на литературу или на математику?

Она кивнула — но имела в виду не это. Ее пугала сама идея ответа, страх множественности значений каждого слова, того, что она не властна над тем, что эти слова значат.

Воробушек сказал, что собирается на завод — посмотреть, как там дела.

Он что, забыл какой сегодня год? И почему вид у него был такой, словно ему больно? Только теперь она заметила, что он в своей заводской одежде.

— Но папа! — сказала она. — Все говорят, что армия оттуда и пойдет, с Фэнтая.

Он кивнул, не слушая.

— Ай Мин, не ходи сегодня на площадь. Обещай мне. — Он поглядел на дверь, затем снова на дочь. — А мать твоя где?

— На радиостанции.

— Ой! — Он кивнул, но глаза у него были остекленевшие. — Ай Мин, у меня в Канаде есть друг, который мог бы за тебя заплатить. Я готов сделать все, что смогу. В июне я встречаюсь с ним в Гонконге…

— Какой еще друг? Ты едешь в Гонконг?

— …но сперва ты должна написать вступительные, и написать их хорошо. Без высоких баллов даже оплата тебе не поможет…

Он говорил как будто расстроенно. Это что, хитрость такая? — подумала Ай Мин. Чтобы она сидела, где сидит, жила в книгах, не обращала внимания на то, что творится с ее мыслями? И кто, наконец, этот друг?

— Я экзамены сдам с отличием.

Когда она это сказала, вид у Тихой Птички стал необыкновенно радостный, как у ребенка. Она постаралась собраться с силами и не поддаваться на невинную улыбку отца.

— Ты хорошая девочка, Ай Мин. Хорошая дочь. Мне как отцу очень повезло.

Воробушек ушел на завод. Ай Мин переоделась, натянув платье Ивэнь. Во дворе она сняла с веревки сушившиеся одежки Ивэнь и запихала их в сумку вместе с зубной щеткой, полотенцем, книгами и несколькими монетками, которые ей дала мать. Ай Мин запрыгнула на велосипед и поспешила прочь.

Город словно бы расслабился от жары. Она старалась как можно скорее добраться до Тяньаньмэнь, но на площади оказалось неожиданно тихо. Один из распорядителей, студент-физик, представлявшийся Кельвином, рассказал, что Ивэнь ушла с «батальоном» в западные пригороды, чтобы попытаться забаррикадировать дороги и не дать войскам дойти до площади. Ай Мин развернулась и отправилась обратно.