Книга Осень на краю света, страница 41 – Дмитрий Заваров

— Где?

— Да вот, старый ты хрен! — Отец Димитрий наклонился и ткнул в землю длинным пальцем.

Теперь Иваныч увидел. Прямо напротив окна, у самого края соляной полосы еле заметно обрисовывался отпечаток босой ноги. След выглядел странно: казалось, что он был нарисован на соли, потому что тот, кто его оставил, не вдавил своим весом землю и даже не примял траву, которая топорщилась из контура ступни.

— Гарик, что ли, бегал? — высказал предположение Иваныч.

— Это женский след, — уверенно произнес отец Димитрий.

Он подошел к дому и дернул окно — незапертая створка бесшумно распахнулась.

— Эге! — поцокал языком Иваныч. — Загулял наш Юрка.

— Загулял, — отец Димитрий отбросил окурок в туман, — только не с тем и не туда.

— Да ладно тебе! — улыбнулся дед. — Все мы грешники.

— Знаешь, папаша, кто оставляет следы только на соли?

— Кто?

— Там кладбище, правильно? — Отец Димитрий указал в туман.

— Примерно, — настороженно кивнул Иваныч.

— Вот оттуда в твой дом она и приходила, с ней Пономарь и загулял. Понял?

— Да что ты такое несешь? — опешил старик.

— Штанину папиросой не прожги! — посоветовал отец Димитрий.

Он развернулся и пошел обратно. Иваныч откинул окурок и поспешил следом. На кухне долго молчали, отогревали озябшие руки о чашки с настоем иван-чая. Федор Иваныч вертелся, дергал обвисшие усы, но вопросов не задавал — ждал, пока отец Димитрий сам пояснит.

— Если какое дерьмо в округе заведется, то так и будет чертей манить, — проговорил наконец священник.

— Ты о ком это?

— Тварь какая-то нечистая в деревне есть. Оттого и Ульяна уйти не смогла. Она этих всегда за версту чуяла. И икону украли не по-человечески.

— Чудно€ говоришь. — Иваныч нахмурился, пытаясь понять. — Обскажи по-нормальному.

— Колдуны, слыхал? — недобро улыбнулся отец Димитрий. — Знахари. Бывает, что и пользу приносят. Кто с рождения предрасположен, а кому учитель хороший попадется. Опасное это занятие: на ту сторону заглядывать. Есть те, кто умеет пользоваться и человеком оставаться. А есть и такие, кого самого используют. С той стороны.

— Как одержимые, да? — Иваныч хлопал глазами, при этом чисто машинально отхлебывал чай.

— Хуже. Взаимовыгодное сотрудничество. Как у буржуев.

— И что, у нас в деревне такой колдун живет?

— Здесь или рядом где. Чую, много нечисти вокруг вьется. Они на колдуна слетаются, как мухи на… Сам-то не ощущаешь?

— Я нечисть ощущаю с тех пор, как союз развалили, — пробормотал старик.

— Это точно! Повылазило со всех щелей. Но и про Бога вспомнили.

— А он помогает, Бог-то? — Иваныч зыркнул на отца Димитрия поверх блюдца.

— А какой помощи ты ждешь? Чтобы тебе пенсию повысил? Или колбасы в холодильник насовал?

— Да уж не откажусь.

— Ну тогда иди к Хуньке, скажи, что больше бузить не будешь. Он тебе и колбасы, и денег отсыпет. Ну что отвернулся-то, старик? Сам пойдешь или проводить?

— Шел бы ты… — невнятно буркнул Иваныч, рассматривая пол перед столом.

— Я не пойду. И ты не пойдешь. Потому что совесть. Искра Божья. И Игорек твой к тебе из-за нее бегает, а не ради пенсии. Бог тебе внука дал в награду за то, что совесть на колбасу не променял.

— В советское время мне бы и менять ничего не пришлось. Меня государство обеспечивало и остальных — хоть мы все атеисты были. Потому что государство для народа строилось. А сейчас народ для государства. Люди дохнут, а они, шакалы, жыпами меряются.

— Твой коммунизм — такая же религия. Вера в рай на земле. А кто его, рай, строил? Такие же, как ты или я. Идиоты сплошные. Пока энтузиазм не иссяк, держались. Как только последние иллюзии исчезли — все рухнуло. И вот еще что, Федор Иваныч. Скажи-ка мне, а кто тебе, герою-орденоносцу, мешал семью завести?

— А это-то при чем?

— При том, что Советское государство могло тебя обеспечить далеко не всем. Счастье, оно ни в каком спецраспределителе не выдавалось.

Иваныч некоторое время, хмурясь, буравил пол тяжелым взглядом, потом поднял голову.

— Выпьем? — предложил он.

— Давай, — одобрил отец Димитрий.

Старик, не вставая, достал из холодильника бутылку виски — последнюю из принесенных Хунькой. Стекло, обклеенное блестящими этикетками, тут же запотело. Полюбовавшись на заграничную надпись, Иваныч с хрустом свинтил пробку. Отец Димитрий нашел среди свертков, банок и пакетов на столе пару рюмок. Выпили, закусили холодной картошкой. Не сговариваясь, поднялись и вышли на террасу — покурить.

— В Советском Союзе люди хорошие были, — произнес Иваныч, выпуская дым в туман. — А сейчас одна мразь вокруг шастает.

— Да? А откуда эта мразь взялась? Из Америки завезли?

— Так оскотинились все.

— Оскотинились, потому что можно стало. В Союзе против всего этого непотребства законы работали. За скотство и расстрелять могли.

— Может быть, Борода, это и правильно. Всех — скотов то есть — расстрелять.

— В каждом скот сидит. И в тебе, и во мне. И при удобных обстоятельствах наружу лезет. Скота можно за пазуху спрятать, чтобы не расстреляли. А можно навсегда от него избавиться, из души выкинуть. Но для этого пример нужен, ориентир. Понял, куда клоню?

— Понял.

Иваныч подвинул стоящего в двери священника, спустился по ступенькам и встал у крыльца, глубоко вдыхая сырой воздух. Невидимый сад мягко шелестел каплями, туман подбирался все ближе к дому, грозя залиться внутрь через распахнутую форточку. Где-то далеко, со стороны дороги, донесся рокот двигателя, но быстро утонул в молочном мареве.

— Знаешь, отец Димитрий, — Иваныч обернулся, — я всю жизнь прожил без Бога. Хорошо пожил, от души. И Берлин брал, и заводы строил, и баб щупал. Помирать не страшно. Но вот сейчас, веришь, иной раз жалею, что лет десять назад не загнулся. Похоронили бы меня вон там, на склоне, звездочку на памятник приколотили, и лежал бы я в полной уверенности, что пионеры на моей могиле торжественные клятвы приносят. И всего этого дерьма не видел.

— Логичней тебе тогда было у Рейхстага от счастья застрелиться. — Отец Димитрий, подобрав шинель, уселся на порог. — Только нечестно это. Дерьмо никуда не исчезает от того, что ты его не видишь. Да и про паренька одного, детдомовца, ты сейчас не забыл?

Снова отвернулся Иваныч, вытянул следующую папиросу, долго чиркал спичками. Туман стоял стеной: одного шага хватило бы для того, чтобы потеряться в нем.

— Сложно все это, — произнес наконец старик. — После доспорим. Давай-ка лучше про Юрку.