Онлайн книга «Vita Nostra»
— Я сейчас. Мне надо собраться. — Собирайся. — Я… Сашка запнулась. Ей вспомнился вчерашний день. Оксана с ее посудой. Витя с его перчатками. «Ты своему не даешь?» Горячий чай… Огоньки сигарет в темноте… Она начала тринадцатое — и поняла, что упражнения скользят. Одно за другим. Как звенья цепи. Как привычные мысли. Безумные. Чужие. Она миновала шестнадцатое. Семнадцатое. Без паузы перешла на восемнадцатое. Девятнадцатое. Заходилось сердце; Сашка чувствовала себя канатоходцем, танцующим по проволоке над орущей толпой, она почти слышала восторженные вопли — хотя на самом-то деле в комнате было тихо, где-то в коридоре переговаривались студенты, она стояла, вцепившись в спинку стула, и смотрела в пространство, а напротив сидел Портнов и смотрел на нее, и каким-то образом — каким? — знал и видел ее пляску на проволоке, он был единственный зритель… слушатель? Соучастник? Что происходило с ней, и как он мог это ощущать? И какими ее мысли-упражнения виделись ему? Сразу после двадцать пятого она ослепла. Как и вчера, на кухне. Вспышка — и тьма, как в закрытом ящике. Темнотища. И тишина. Портнов не шевелился. — Сядь. Держась за стул, она обошла его и села. Скрипнуло сидение. — Тебе какие номера были заданы? — Тринадцать-восемнадцать. — Тогда какого лешего ты взялась за двадцать пятое? Сашка сглотнула. — Отвечай! — Мне захотелось. — Что?! — Мне захотелось! — Сашка готова была дерзить и огрызаться. Будь у нее глаза — встала бы сейчас и ушла, хлопнув дверью. Но она была слепая и боялась по-глупому врезаться в дверной косяк. — Что ты видишь? — спросил Портнов тоном ниже. — Ничего. — Совсем? Сашка похлопала глазами. — Совсем, — сказала еле слышно. — Так уже было вчера. Но почти сразу прошло. — Сколько раз ты прошла двадцать пятое? — Два. Вчера и сегодня. Она услышала, как Портнов поднялся и подошел к ней. Она встала; Портнов взял ее за подбородок и резко, почти грубо вздернул лицом вверх. Блеснул свет; Сашка заморгала. Прямо перед глазами у нее обнаружился перстень Портнова. Зеленый отблеск на камне потихоньку угасал. Портнов снял очки. Посмотрел на Сашку — пожалуй, впервые в жизни посмотрел не поверх стекол, а прямо. Зрачки у него были крохотные, как маковые зерна. Сашка вспомнила глаза горбуна Николая Валерьевича, который однажды угощал ее в ресторане бутербродами и отбивной. — Слушай меня, девица. Если я что-то говорю — значит, это надо делать не приблизительно, а так, как я сказал. Меньше делать нельзя. Больше тоже делать… не стоит. Если тебе хочется сделать больше, приди сначала ко мне и спроси. И вот еще: у тебя два экзамена на носу. Ты пропускаешь пары. Я смотрел журнал — у тебя почти столько же пропусков, как у Павленко. Ты с ней помирилась? Сашка минуту помолчала. Последний вопрос застал ее врасплох. — Я с ней… не ссорилась. — Если ты убьешь кого-то, тебя посадят. Тебе исполнилось восемнадцать? — Нет… Что значит — я убью?! В дверь постучали. Сашкино время закончилось две минуты назад; раньше Портнов никого не задерживал на индивидуальных. — Ждите! — крикнул Портнов раздраженно. И снова обернулся к Сашке. — У тебя зашкаливает агрессия. Это этап. Но в твоем случае — выше крыши. — У меня?! — Да. Подумай об этом. Все, свободна! Сашка вышла, пропустив в аудиторию Андрея Короткова. И почти сразу столкнулась с Костей. — Я думал, он тебя убил. — Скажи, я агрессивная?! Костя молчал так долго, что Сашка встревожилась еще сильнее: — Но я ведь никогда… я наоборот… — Ты… странная, — сказал Костя, подумав. — А… что ты делаешь завтра? * * * Воскресенье они провели, гуляя по городу и ничем особенным не занимаясь. Костя пригласил Сашку в кафе; они ели мороженное и смотрели на воробьев, прилетавших греться под окно, к отдушине кухонной вытяжки. Сашке все время казалось, что Костя чего-то ждет от нее. Он и смотрел выжидательно. И к каждому его слову была прилеплена маленькая пауза — как будто ему хотелось, чтобы Сашка его перебила. Она чувствовала его ожидание, и ощущала, как нарастает неловкость. — Пойдем на почту? Мне надо домой позвонить. Мама настойчиво выспрашивала, как у Сашки учеба. Сашка сообщила, что ее хвалят и она на курсе лучшая; мама обещала ей по случаю первой сессии «какой-нибудь подарочек». Потом говорил со своими Костя — с мамой и с бабушкой. Когда, расплатившись за переговоры, они вышли на улицу, было уже совсем темно и шел снег. — …А разве это не свинство — курить в комнате, когда тебя просят не курить?! При чем тут какие-то обиды? Я с ней по-хорошему всегда… Понимаю, у нее личные проблемы, ее Коженников доводит так, что… Сашка запнулась. Костя шел рядом, сунув руки в карманы, подняв плечи. — Может, мне фамилию сменить? — спросил горько. — На материнскую? Сашка не нашлась, что ответить. Падал снег, ложась на черные ветки лип, на чугунные скамейки, на лепные карнизы и жестяные козырьки. Кое-где поднимался пар над крышами — белый на фоне черного неба. Красиво. Они шли молча. Сашку не покидало ощущение, что Костя напряженно ждет. Как будто он зритель в партере, а Сашка только что появилась перед ним в луче прожектора и держит паузу. Но если Костя купил билет, значит, Сашка должна что-то сказать или сделать? — Пошли в общагу, — сказала Сашка. И тут же добавила, замявшись: — Тебе упражнения разве не надо делать? Костя круто развернулся: — Почему ты все время только об упражнениях? — Не все время. Я… Она запнулась. Остановилась. Костя стоял перед ней с таким разочарованным, укоризненным лицом, что Сашка растерялась окончательно. — Ты думаешь, я… И снова не нашла, что сказать. — Ты разве не понимаешь, что мы… Тогда ей стало очень обидно. Просто горло перехватило. — В конце концов, это не мое дело! — выкрикнула она и пошла прочь очень быстро, спотыкаясь поскальзываясь на мокрой мостовой. Костя догнал ее и обнял. * * * Они целовались в подъездах. В городе Торпа было полным полно темных, гулких, пустых подъездов. Кое-где пахло кошками, кое-где — духами или сырой штукатуркой. Кое-где ничем не пахло. Старые почтовые ящики, много раз покрашенные и оттого монументальные с виду, кадки с фикусами, чьи-то санки, коляски, разобранный детский велосипед — перед ними разворачивалась внутренняя летопись города, подъезд за подъездом, и Сашка впервые — накануне восемнадцатилетия — научилась как следует целоваться. |