Книга Митридат, страница 18 – Виталий Гладкий

Чья-то тёмная фигура выскользнула из смежной комнаты и на цыпочках двинулась к выходу из опочивальни. Свет факелов на мгновение высветил лицо Клеона и серебристую полоску короткого клинка в его руке. Он подошёл к двери, приложил к ней ухо, прислушался. Затем, облегчённо вздохнув, вложил меч в ножны и склонился над царицей.

— Всё обошлось, моя несравненная… — прошептал он дрожащим голосом. — Успокойся. Ты теперь единственная владычица Понта. Больше никто не осмелится тебе перечить. Любое твоё желание станет для всех законом.

— Митридат… Муж мой… — тело Лаодики сотрясала крупная дрожь. — Мой повелитель… умирает… Ты! — она вдруг изогнулась как дикая кошка и впилась ногтями в шею Клеона. — Ты убил его! Будь проклят тот день, когда я тебя встретила!

Клеон в испуге отскочил, а затем упал на колени и зажал ладонью рот царицы. Полузадушенная Лаодика кусалась, царапалась, но, наконец, силы оставили её и она потеряла сознание.

Очнулась царица не скоро. Перепуганный до полуобморочного состояния Клеон брызгал ей в лицо холодной водой из кувшина и что-то жалобно лопотал. Лаодика молча отстранила его и встала. Слегка пошатываясь, она подошла к окну. Вокруг дворца полыхал целый лес факелов — подоспели поднятые по тревоге гоплиты личной хилии ^[110] царя Понта.

— Одеваться… — тихо проронила она.

— Позвать… служанку?

— Не нужно. Я сама. До моего приходи сиди здесь. Не открывай никому. Я прикажу поставить охрану у двери. Когда ты сюда входил, тебя видел кто-нибудь?

— Главный евнух. Он меня узнал.

— Я о нём позабочусь… — хищно сверкнула белками глаз царица. — Одеваться, — она повернулась к Клеону и неожиданно с силой, наотмашь, ударила его по лицу. — Это, чтобы ты впредь всегда знал своё место…

А в это время Тарулас-Рутилий и Пилумн подходили к дому ростовщика Макробия. Отставной легионер был в хорошем подпитии и болтал без умолку, как старая сорока. Правда, шёпотом — осторожный гопломах всякий раз, как только Пилумн повышал голос, цыкал на него.

Возле входа в дом они разделились: Тарулас спрятался за колонной портика, а Пилумн, вместо того, чтобы воспользоваться молоточком, подвешенным на цепи, грохнул три раза в дубовые доски двери своим железным кулачищем.

— Кто это там, в такой поздний час? — проскрипел через некоторое время голос за дверью.

— Открывай, старый пень! Это я.

— Да уж кто ещё… Хех, хех, — прокашлялся страж дома Макробия. — Хозяин спит. Приходи утром.

— Тебе говорят — открывай! — Пилумн пнул дверь ногой. — Дело срочное.

— Ладно, погодь чуток. Хех, хех…

Звякнули засовы, и на пороге появился сморщенный, как сушёный гриб, старичок.

— Ты не один? — встревожился он, заметив Таруласа.

— Не видишь, что ли… Посторонись, красавчик, — заржал Пилумн, одной рукой схватил старика за пояс, без видимых усилий поднял и переступил через порог.

— Оставь меня, богопротивный! — запищал старичок, дёргая ногами.

— Запри дверь и веди к хозяину, — смилостивился Пилумн, опуская его на землю.

Что-то обиженно бормоча под нос, старичок, освещая путь жировым светильником, засеменил впереди полуночных гостей.

Ложиться спать Макробий и не думал. Все его мысли были во дворце. Чтобы хоть как-то успокоиться, он принялся за подсчёт своих барышей от недавно проданной пшеницы, доставленной в Понт грузовыми судами из Ольвии.

Когда к нему ввалился Пилумн, ростовщик едва не упал в обморок: с перепугу ему почудился царский палач.

— Иди спать, мухомор, — смеясь, Пилумн дал пинка под зад старичку-сторожу, путающемуся под ногами. — Я тебя отпускаю. Здорово, Макробий!

— Т-ты… З-зачем?.. — заикаясь, проблеял ростовщик, понемногу приходя в себя.

— О, вино! — отставной легионер заметил на столе почти полный кратер, схватил его и жадно прильнул к краю. — Уф-ф… — сказал он, когда сосуд показал дно. — Живут же люди… Эй! Ты ещё здесь? — Пилумн обернулся к старичку — из-за приоткрытой двери тот знаками пытался что-то объяснить своему хозяину. — На! — ткнул ему в руки пустой кратер. — Наполни под завязку. Самым лучшим вином. И смотри, без обману! Иди, иди, это приказ хозяина. Видишь, он кивает.

— Как посмел! — наконец прорвало Макробия. — Грубая, неотёсанная скотина!

— А вот это ты зря… — добродушно заметил Пилумн; к нему после дармовой выпивки вернулось хорошее настроение. — Я к тебе гостя привёл.

— Поди вон… — уже сдержанней проговорил Макробий, только теперь заметив за широченной спиной Пилумна худощавую фигуру незнакомца.

— Почему ты хотел моей смерти, Макробий? — спросил Тарулас, отстраняя Пилумна.

— Ты… ты кто? — побледневший ростовщик встал.

— Это тот человек, за жизнь которого ты мне сегодня пообещал два золотых ауреуса. Всего-то! — негодующий Пилумн выругался.

— Меня предали… — прошептал чуть слышно Макробий и рухнул на скамью, как подкошенный.

— Макробий, ты не ответил на мой вопрос, — в глазах Таруласа сверкнул опасный огонёк.

— Говори, горбатая образина, когда тебя спрашивают! — рявкнул Пилумн. — Слушай, брат, — обратился он к Таруласу, — что ты с ним церемонишься? Дай я ему для начала врежу как следует. Чтобы у него в голове прояснилось, — отставной легионер сжал кулаки.

— Погоди, — остановил его гопломах, склоняясь над помертвевшим ростовщиком. — Макробий, мне нужно знать, по чьей воле ты задумал это чёрное дело? И берегись — если солжёшь, я не дам ломаной лепты за твою жизнь.

— Уж я об этом позабочусь, будь спокоен, — снова встрял Пилумн. — Придушу, как клопа.

— Я… я всё скажу… — отчаявшийся ростовщик сполз со скамьи на пол, пытаясь встать на колени. — Только пощадите. Это всё Авл Порций, будь он проклят. Пригрозил… и я испугался…

— Ха! — не сдержался Пилумн. — Пригрозил, испугался… — передразнил он косноязычную речь Макробия. — Лисий хвост, змеиное жало! — выругался. — Не верь ему, брат. Лжёт, лукавый сатир, даю голову на отсечение. Позволь, я ему пятки поджарю, — протянул руку к светильнику.

— Нет, нет! — в ужасе замахал руками ростовщик. — Останови его! — он вцепился в плащ Таруласа. — Я говорю правду! А чтобы ты мне поверил, расскажу всё, что мне известно, о замысле страшном. Авл Порций, всё Авл Порций…

Неожиданно Пилумн неслышным кошачьим шагом подскочил к двери, рывком отворил её и втащил в комнату здоровенного парня. Это был уже знакомый нам слуга ростовщика, толстощёкий, крепко сбитый малый с блудливыми глазками.

— Не суй свои ослиные уши в каждую щель, — назидательно сказал Пилумн и отвесил ему такую затрещину, что парень кубарем покатился по полу.