Книга Перстень Андрея Первозванного, страница 73 – Елена Арсеньева

Каков же был ужас Германа, когда это и в самом деле произошло!

Мертвец судорожно провел руками по груди и резко повернулся на бок. Крики негров слились в сплошной вопль. И вдруг лежавший поджал под себя ноги, которые ему едва повиновались, и начал подниматься на четвереньки. Его глаза, которые еще недавно были закрыты, теперь широко распахнулись и немигающе смотрели на Германа…

– Доктор? Вы?..

Герман вздрогнул. На него глядели широко раскрытые, немигающие глаза… дежурного. Заморгал, прогоняя сонливость:

– Чего это ни свет ни заря? Ну, проходите!

Герман шагнул к турникету, машинально махнув пропуском. Прошел под провисшей кое-где проволочной сеткой, потом – через еще одну караулку.

Оскальзываясь на примороженном снежку, добежал до низенького одноэтажного домика: медчасти. Дернул дверь: заперто, конечно.

Из коридора донесся хрипловатый голос конвойного:

– Кто это?

– Налетов, – отозвался Герман, становясь под фонарь, чтобы его было хорошо видно.

Громыхнули запоры. Он вошел, не обращая внимания на удивленный взгляд. В два шага одолел недлинный коридор, резким движением распахнул окошко на двери в палату.

Как раз напротив зарешеченных окон палаты стоял на дворе фонарь. Его еще не погасили, и Герман мог видеть очертания четырех кроватей. Две были заняты. Мерно вздымались одеяла, раздавалось сладкое похрапывание.

Это Антон Мазурков и Макс. Они живы!

– Да что вы, доктор, Герман Петрович, из-за них, что ли? – послышался рядом удивленный шепот. – Ну, побегали, конечно, с вечера на горшок, что да, то да, Регина Теофиловна из-за них исстрадалась вся. Потом уснули. И мы тоже успокоились. Стоило из-за таких-то бежать ни свет ни заря, в выходной… да еще на Пасху! Христос воскресе, Герман Петрович! – радостно спохватился конвойный.

– Воистину, – с трудом разомкнув губы, выдавил Герман и прошел в свой кабинет. Ему надо было хоть на минуту остаться одному.

Встал над раковиной, упершись руками в края, подавляя два желания: начать немедленно мыть с мылом руки – и придержать сердце, которое опять затрепыхалось.

С его руками все в порядке, кровь осталась во сне. А сердце… ну, болит сердце и болит. Этим страдают многие люди, совсем не обязательно быть зомби!

И внезапно, как от удара, он вспомнил себя, стоящего над поверженным Хинганом… вспомнил ощущение собственного всемогущества – и стихи:

Тогда он забыл окончание. Зато теперь строки будто начертал кто-то перед глазами:

Что бы он ни сделал – даже если бы вырвал своими руками сердце этим двум подонкам, спящим в палате под охраной… что бы он ни сделал – Дашеньку уже не воскресить.

Герман может убить еще кого-нибудь, но она не воскреснет. Никогда. И Кирилл тоже. Не вернуть здоровья Ладе, матери, отцу.

Он должен был понять это еще раньше – там, во Внукове, когда стоял над убитым Хинганом, когда своими руками зарывал его в землю. А понял только теперь, увидав живыми Антона и Макса.

Зачем… зачем понял? Лучше бы так и шел своей дорогой, хватаясь за сердце, как зомби собственной мести, пока не упал бы замертво!

В дверь тихо стукнули.

– Да? – ровным голосом отозвался Герман, открывая кран. Нет ничего более естественного, чем врач, который моет руки.

Добродушное, полное, слегка отекшее со сна лицо Регины Теофиловны уставилось на него:

– Как вы рано, Герман Петрович. Христос воскресе!

– Воистину, – отработанно ответил он. – Ну, как тут?

– Севастьянов вам сказал? Эти двое в туалете такое устроили… уж повезет сегодня какому-то «парашнику»! – Она брезгливо сморщила нос. – Ночка была еще та! Часов в одиннадцать привели Стольника – печень у него прихватило. В самом деле – весь пожелтел! Я ему дала но-шпу… из своих запасов, у меня ведь хронический холецистит, – пояснила Регина Теофиловна, увидев, как взлетели брови Германа: но-шпа в больницу не поступала с незапамятных времен.

«Да уж, – подумал он, – в нашей больничке лекарств просить – все равно что к босому по лапти ходить!»

– Потом грелку под бочок, горячего чаю сладкого, – ворковала Регина. – Он и утих. Только с ним угомонились – тут новые гости, зрасьте!

– Какие еще гости? У вас тут что, эпидемия была ночью?

– Да эти приехали, из благотворительного фонда.

– Секундочку! Но ведь они должны были днем появиться.

– А появились в полночь. Оказывается, когда переезжали Синичку по шуге, мотор заглох. Не знаю, там какие-то были приключения с трактором – дотащились к нам чуть живые и сразу упали спать. Их трое: шофер, священник и девушка, которая должна раздавать подарки. Слышите, как пахнет?

Она повела маленьким курносым носом, еле видным меж пухлых щек, и Герман, к своему изумлению, опять ощутил тот же умиротворяющий запах сдобы, ванили, изюма, который преследовал его сегодня с раннего утра.

Оглянулся – в углу громоздились короба.

– Неужели куличи привезли? – спросил недоверчиво.

– И куличи, и конфеты, и яблоки, – радостно тараторила Регина Теофиловна. – И вроде бы даже бананы. Они там, внизу.

Герман принюхался. И правда – пахло бананами и яблоками.

– Ничего, что у вас в кабинете поставили? У всех ум за разум был. Шофер остался в машине, священника положили в гостевой, а там же только одна комната открыта, во второй ремонт, так что девушку устроили у нас. Ничего? Я звонила Пал Михалычу, он разрешил.

Павлом Михайловичем звали начальника колонии.

Герман кивнул. Ну, если сам Китаев разрешил, то и ему не стоит возникать насчет соблюдения стерильности и всего прочего.

– А что, правда священник приехал?

– Ей-богу! – Регина Теофиловна хихикнула. – И девушка такая хорошенькая. Мы с ней в шестой палате спали, которая на двоих. Ой, она же просила разбудить как можно раньше, чтобы подарки разобрать!

Регина, мягко топая, понеслась по коридору.

Герман закрыл наконец кран; тоже вышел.

Дверь в шестую палату была открыта. Регина Теофиловна там с кем-то шепталась.

– А вот наш главный врач, Герман Петрович Налетов, – послышался ее голос.

Герман на миг запнулся в дверях, потом прошел по коридору. Дура эта Регина, девушка небось не одета! Он ничего не увидел, конечно, потому что тусклая коридорная лампочка светила в спину, да и там, в палате, был виден всего лишь его силуэт.

– Да это доктор, доктор, – снова раздался голос Регины, – чего вы так испугались?