Онлайн книга «Мигрант, или Brevi Finietur»
— Материя первична. — Сейчас да. А там… Скорее всего, люди просто начали есть мясо. — А раньше не ели? — Ты же видел: в лесу полно еды. Грибы, трава, плоды — все можно жрать. Бабушка, например, и сейчас не ест мяса, хотя оно теперь сплошь синтезированное. — А на острове мы охотились, — вспомнил Крокодил. — Да, потому что Проба. — И ловили рыбу. — Я не ловил. — Послушай, — Крокодил поежился от ночного ветерка, — значит, в основе Раа была идея… не есть мяса? — Не убивать, — Тимор-Алк вздохнул. — Не быть убитым. Не бояться. Ты не был еще в музее на Серой Скале? — Нет. — Там остатки лагеря наших предков — самых первых, до Второго Рождения. Они жили… как деревья. Гуляли в лесу, рисовали на стенах свои тени и… все. — Рисовали свои тени? — Древнейший вид искусства: становишься спиной к костру и обводишь углем свою тень на стене пещеры. — На Земле все было по-другому, — пробормотал Крокодил. — Слушай, а это точно? В смысле науке истории у вас можно доверять? Слишком уж похоже на легенду, знаешь, на сказку, предание… — Поезжай на Серую Скалу. Посмотри. — Ладно, — Крокодил зябко потер ладони. — Славно. Они жили, как деревья, ничего не боясь, рисуя свои тени. Долго? — До ста лет. Потом засыпали. Понятия о смерти не было: только вечный сон. — Э-э-э… Я о другом. Как долго продолжался этот счастливый… период? — Много веков. — Ух ты… А потом им захотелось разнообразить меню. И весь этот счастливый устойчивый мир, просуществовавший много веков, в одночасье навернулся. — Если прибор, рассчитанный на работу в лаборатории, бросить в соленый кипяток — он тоже навернется, — Тимор-Алк пожал плечами. — Даже если перед тем работал долго и без сбоев. — Но кто его бросил в соленый кипяток? В смысле почему люди ни с того ни с сего нарушили… Крокодил замолчал. Нахмурился. Тряхнул головой: — Слушай, а у них не было… ну… священного текста с запретами? Где черным по белому говорилось бы, что мясо есть нельзя ни при каких обстоятельствах? — У них и письменности не было. — Может, устные предания? — У них не было никаких запретов, — немного раздраженно отозвался Тимор-Алк. — У деревьев, что ли, есть запреты или у ручьев?.. — Тогда что произошло? Почему не ели мяса, прекрасно жили — и вдруг? — Никто не знает, — нехотя отозвался Тимор-Алк. — Скорее всего… Материя получила некоторую самостоятельность, биологические законы вышли вперед нравственных… на полшажочка… И произошла мутация. Кому-то одному стало плохо на растительной пище, и он, может даже случайно, убил животное и съел. И все… перед Вторым Рождением они жрали друг друга, наши предки. И тому есть доказательства. Крокодил окончательно замерз. Он сидел на пороге леса Тысячи Сов, ежась и постукивая зубами. Из темноты на него смотрели сотни крохотных, мерцающих, бледных и ярких глаз. — Идея, лежащая в основе Раа, не допускала, чтобы живые существа друг друга пожирали, — тихо сказал Тимор-Алк. — Система разладилась, начались колебания, сегодня идея первична, завтра материя… — И решили дело стабилизаторы. — Ага. — Которые подарило Раа Вселенское Бюро миграции. — Не подарило. Предоставило в безвозмездное пользование взамен на участие в программе миграции. — То есть стабилизаторы работают, пока вы принимаете мигрантов? — Ну… да. Крокодил скрючился, обхватив себя руками за плечи: — Мне стоит съездить на эту самую Серую Скалу? — Съезди. Там интересно. Тимор-Алк встал и подобрал упавшую бересту: — Скажи ей — я все равно пойду в этот проект. Позволит она или нет. — На острове мне казалось, что ты его ненавидишь, — пробормотал Крокодил. — Аиру… — Я просто не хочу о нем говорить! Огромная ночная птица скользнула мимо лица, чуть не задев крылом. — Если бы он был моим отцом, — сказал Тимор-Алк с тоской, — все было бы по-другому. Вообще все. И мальчишка ушел в дом, предоставив Крокодилу в одиночестве сидеть на пороге черного леса. * * * Впереди мерцал огонек. Снег летел, струился водой, ежесекундно меняя рисунок на белом склоне. Не видно лыжни, уже не видно леса, только серая мгла вокруг и огонек впереди. Чуть ближе? Нет. Кажется, рукой подать. На самом деле идешь, идешь — а он не приближается. — Ты не устал, малыш? — Не-а. — Не замерз? Мы скоро придем. — Мне не холодно, па. Скрип-скрип. Один и тот же диалог. Если придумать правильные слова — можно никогда больше не просыпаться. Треснет прозрачная пленка, встанет на место вывихнутый сустав, отец и сын придут в избушку, поставят лыжи у стены, и снег будет таять, собираясь озерцами на полу. Они согреются, наедятся гречневой каши с маслом… Я говорю с сыном на языке Раа, в ужасе понял Крокодил. И он со мной говорит на языке Раа. Это странно, неприятно, неестественно, но молчать нельзя ни в коем случае. — Малыш, а хочешь, мы сядем на поезд, поедем к морю… Холодный ветер прорвался под куртку, и сделалось темнее. Крокодил открыл глаза: небо между ветками серело, воздух предрассветного леса пробирался под одеяло, и было ясно, что погода испортилась. — Теплее, — пробормотал он сквозь зубы. К его удивлению, одеяло приняло команду и почти сразу дохнуло теплом. Крокодил упрятался в него с головой; вот, значит, уже утро. Мозги раскисли так, будто пьянствовал неделю. Едет, едет паровая машина. Две выхлопные трубы и сто круглых дисков… Уже не первый раз после пробуждения он старался вспомнить какую-нибудь детскую песенку; он надеялся, что мозг, одурманенный сном, в какой-то момент выдаст хоть огрызок, хоть пару знакомых слов. Не ампутировали ведь ему извилины, ответственные за родной язык? Раз, два, три, четыре, четыре-плюс-один, маленькое лесное животное вышло на прогулку; слова, намертво вросшие в память, забыты, на помощь приходит память образов, еще детских. И от усилия начинает болеть голова. Одна только фраза с Земли не теряла ритм даже на языке Раа: «А это огни, что сияют над нашими головами». Крокодил повторял ее чаще других; после сотни повторений ему начинало казаться, что он думает по-русски, и тогда он снова вспоминал стихи про зайчика и безуспешно рифмовал «любовь» и «кровь»… |