Онлайн книга «Преемник»
Я тихо охнула. Рядом — «Старец Лаш, великий и безумный»… Ладони мои вспотели. Осторожно, чтобы, упаси небо, не повредить ни странички, я принялась искать главу о великом и безумном старце. Таких совпадений не бывает — какое отношение безумный старец может иметь к Священному Привидению Лаш, которому поклонялся целый орден служителей, двадцать лет назад который наслал на живущих Мор, орден, из которого происходил отец Луара Фагирра… Какая это была книга. В каждую страницу хотелось впиться и читать не отрываясь — но нельзя, нет времени, где глава о Лаш… Якон закричал, как заяц. В библиотеке стало светлее; я не обратила бы внимания, но Якон не умолкал, лебезя, желая закрыть книгу своей спиной — закрыть от кого-то, стоящего в дверях: — А… Нет… Это… Она… сама… Пёс, подумала я злобно. Плевать мне на сторожа и плевать мне на Якона — я унесу эту книгу, украду, она мне нужна… Если потребуется, я буду за неё драться. — Нет… Я… не я… — причитал лекарский сын. Я сжала зубы и с ледяным лицом обернулась. Держа подсвечник с такими же, как у меня, двумя витыми свечами, в дверях стояла госпожа Тория Солль, и красивое лицо её было маской ярости. Всю мою решительность и злость будто прихлопнули мокрым мешком. Наверное, когда госпожа Тория лупила канделябром по лицу своего сына, у неё было похожее выражение глаз. Таким взглядом убивают. — Любезная комедиантка любопытна? — осведомилась Луарова мать. Она говорила тихо — и в шелестящем голосе её мне послышался звук скользящей по камню змеиной чешуи. — Любезная комедиантка решила, что театр её безграничен? Конечно, она меня узнала. Конечно, с моим обликом в её памяти вязалось жуткое воспоминание о Луаре, капюшоне Лаш и прозрении Эгерта Солля. — Она… — прохрипел Якон — и был безжалостно сметён с дороги. Тория шагнула ко мне, и глаза её горели, как два ледяных огня: — Что тебе здесь надо, дрянь?! Оскорбление, будто шлепок по щеке, вернуло мне утраченные было силы. Я выпрямилась: — С какой стати госпожа считает себя вправе… Зрачки её расширились. Она увидела на столе за моей спиной раскрытое Луаяново сочинение. — Ах ты… Меня отшвырнули прочь, словно котёнка. Тория захлопнула книгу, язычки свечей заплясали, едва не погаснув; с тяжёлым томом наперевес, будто желая меня ударить, Тория Солль слепо двинулась вперёд, загоняя меня в угол между полками: — Как. Ты. Посмела. — Он разрешил мне! — крикнула я в перекошенное яростью лицо. — Луар разрешил мне, он имеет право, это его книга тоже! От имени сына она зашаталась, как от пощёчины. Остановилась; снова двинулась на меня: — Я. Отучу тебя. Забираться в щели. Ползучая тварь. В жизни меня обзывали по-всякому — я научилась пропускать оскорбления мимо ушей. Но теперь мне сделалось больно до слез. — Я — тварь? — крикнула я сквозь эти непрошеные, унижающие меня слёзы. — Я от своего сына не отрекалась! Она схватилась рукой за грудь. И сразу же — другой рукой за стеллаж, чтобы не упасть. Её взгляд бессильно скользнул по мне, как коготь по стеклу. Я испугалась. — Ты… — выдохнула она. Я всхлипнула: — А что… Он… В чём он-то виноват? Он что, не любил вас, как мать? Он что, не верил вам? Он что, отвечает за… Я осеклась. Нельзя было этого говорить. Нет. Шаря, как слепая, она повернулась ко мне спиной. Придерживаясь за полки, отошла к столу — сгорбленная, шаркающая, старуха. Взяла подсвечник и побрела к выходу; забытый Якон плакал в каком-то углу. Я подумала о нём равнодушно, как о чужой вещи. * * * В его комнате было непривычно, неестественно чисто. Далла убирает каждый день… Да и некому мять постель, марать половицы и разбрасывать где попало вещи и книги. Тория постояла на пороге, не решаясь войти. В детстве она вот так же боялась войти в комнату, где лежала её мёртвая мать… Тихо и чисто. Как при покойнике. Комната её мёртвого сына. Она закрыла дверь, так и не переступив порога. Луар… Имя обожгло, как кнут. Ночью она проснулась оттого, что посреди комнаты кто-то стоял молчаливый и холодный, как отражение в толще льда. — Уйди, — взмолилась она, натягивая на голову одеяло, — уйди… Что… За что… Тогда, в подземелье, она тоже плакала и спрашивала, за что. Он объяснял, не жалея времени, что чудовищное преступление должно быть покарано… Наслать Мор — чудовищное преступление, не так ли?.. Она умоляла — но ведь не я… Я не виновата… И он объяснял, понимающе кивая: наказывают не обязательно виноватых. Жертва должна быть невиновна — иначе какая она жертва?.. Да, ещё он хотел знать, где медальон… Очень хотел знать; Тория сказала бы, чтобы прервать мучения — но в шоке и боли позабыла… Посреди комнаты уже никого не было. Только запах горелого мяса. Отвратительный запах. …Руки, привязанные ремнями к деревянной скамье. Насладившись её стонами, он ослабил ремни, стягивающие её щиколотки… Снял вовсе… Она хотела ударить его ногами — но сил не было, она лишь жалко дёрнулась, и тогда руки в перчатках развели ей колени… В перчатках? разве он был в перчатках? Она же вспоминала отвратительно-тёплое, бескостное прикосновение голых ладоней… Стояла глухая ночь. Тория встала, зажгла светильник, оделась и села у окна. Так и просидела до рассвета. Мальчишка явился в кабинет, сопровождаемый старичком-служителем. — Студент Якон? — осведомилась она холодно. Мальчишка всхлипнул. Белесая головёнка, россыпь веснушек на пухленькой детской физиономии. — Больше не студент, — она повертела у него перед носом приказом господина ректора. Глаза его сделались большими-большими, жалкими и мокрыми: — Госпожа… Я клянусь… Не надо, госпожа… За что… Я не хотел… Она кивнула служителю; тот вывел парня за плечо. Из коридора донеслись несдерживаемые, истошные рыдания. Тория ничего не испытала. Разве что чуть-чуть облегчение — теперь обо всём этом можно будет забыть… С глаз долой. * * * Река лежала в изгибах — голубое с зелёным. Голубое небо в воде, весенняя трава на мокрых осклизлых кочках. Луар осадил коня. Дорога шла прямо — но в конце её не было медальона; зато на пологом берегу в стороне от тракта медленно прохаживался человек — маленькая фигурка то наклонялась, подметая землю полами плаща, то странно взмахивала рукой, приседая, будто в танце. Один только человек на широком берегу — и больше ни души. |