Онлайн книга «Преемник»
— Безумного Лаш, — произнёс Луар медленно. Фагирра кивнул: — Он мог сделать это уже тогда. (Уже тогда.) Удаляющиеся шаги. Бесшумно поворачивается дверная ручка; на старых ступеньках толстым слоем лежит песок. Ракушки и сухие водоросли, будто по лестнице давно и долго бежал ручей… А потом высох. — Где буду я, когда ты войдёшь? (Всюду.) — Где будешь ты? (В тебе.) — Как в оболочке? (Как в ладони.) Луар опустился на ступеньку. По столбику перил спускалась многоножка. (Ты преемник. Сила Луаяна и воля Фагирры, твоего отца.) — Мой отец… По песку шелестнул подол длинного плаща. Луар поднял голову; плащ полностью скрывал фигуру, а капюшон закрывал лицо, и только рукав, откинувшись, обнажал узкую белую руку с татуировкой на запястье. Цеховой знак учителя фехтования. — Зачем? — спросил Луар шёпотом. — Мор… Эта колоссальная могила… Зачем? Плащ взметнулся, будто потревоженный ветром — но ветра не было. Многоножка сорвалась с перил и превратилась в засохший пустой колосок. — Ты поймёшь, — глухо сказали из-под капюшона. — Ты поймёшь. Я не умел. (Ты наследуешь.) — Безумию? — удивился Луар. Стоящий перед ним человек сбросил капюшон. Луар оцепенел, встретившись взглядом с печальными серыми глазами. Опущенные уголки губ, налипшие на лоб светлые пряди. Отец. — Отец… — сказал Луар шёпотом. Фагирра слабо улыбнулся. Повернулся и пошёл прочь, подметая краем плаща обрывки паутины. Снова звук закрывающейся двери — но уже нет сил бежать следом. (Впусти.) — А… (Ты рождён быть Привратником.) — А ты… (Не я. Ты.) — Перемена, да? Мир наизнанку? Другой мир, да? (Ты сам решишь.) — А что будет с… Смешок. Он поймал рукой Амулет; стиснутый в мокрой ладони, ржавый медальон запульсировал — не то предостерегая, не то, наоборот, подстрекая. Он выронил его и закрыл лицо руками; красная темнота перемежалась белыми сполохами: «С неба содрали кожу… и вода загустеет, как чёрная кровь… петля тумана на мёртвой шее… гляди, леса простирают корни к рваной дыре, где было солнце…» — Так будет? (Идут перемены.) — Перемены — так? (Перемены. Впусти.) — Но… …Страшно и сладко. Как тогда, когда мышка… Он боялся, что она выскользнет. Он долго привязывал её к ножке стула, и замирало сердце: он вершит. Некто целиком находится в его власти… Целиком. И, может быть, насладившись властью, уже и не стоило браться за щипцы — но он жаждал испытать ещё и это. Страшно и сладко… И глаза матери. И тот её голос… Это — было. (Ты поймёшь и оценишь. Ты для этого рождён. Предначертание.) …Тяжёлый канделябр, разбивающий лицо. Всем приносишь несчастье… — Я для этого рождён… ублюдком? Смешок. (В жерле вулкана горячо.) Луар содрогнулся. Закрыл глаза: — Горячо… …Его кожа сделалась застывшей коркой магмы, невыносимый жар, взрыв — и красная лавина, сладострастно прильнувшая к покорному, слабо вздрагивающему телу горы… Совсем не похоже на те ночи с Танталь. Там он боялся обидеть или поранить… А лава не может не жечь. Лаве вкусно обращать в пепел. Стекающий по ступенькам песок. (Там, на склоне… муравейник. Помнишь?) — Нет, — честно признался Луар. (Три сотни жизней… Помнишь?) — Нет. Раскалённый язык, вылизывающий земную плоть. Невыносимо прекрасно, как утоление жажды, нет — как наивысший момент любви… Отдалённые шаги. Шелест плаща. Пристальный взгляд. Ржавая пластинка Амулета качнулась на цепочке; он накрыл её ладонью, как ту давнюю бабочку: — Я понимаю, о чём ты. Понимаю. * * * Он говорил медленно и будто через силу; каждой следующей фразы приходилось ждать минуту, и Солль успевал сделать новый круг по комнате, а Тория — глубоко, прерывисто вздохнуть. Я стояла за спиной её кресла и видела полоску бумажно-белой шеи над строгим тёмным воротником. Скиталец говорил, и крылья тонкого носа хищно раздувались, а прозрачные глаза изучали попеременно Эгерта и Торию; на меня он не смотрел, и я тихо радовалась. Хвала небу, что не выгнал прочь. Хвала небу, что не замечает. Он говорил что-то о Двери, о Пришедшем Извне, о надвигающемся конце света; нечто подобное пророчили, кажется, воины Лаш — «окончание времён». Слова Скитальца звучали как страшная сказка для непослушных детей. Жутковато, но — не верится… Луар. Он тоже рассказывал сказку — а меня тогда, помнится, больше волновал вопрос о половой принадлежности этого грядущего супостата — «она», Сила, или «он», Пришедший Извне? Губы мои расползались в нервную, резиновую улыбку. Хоть руками стягивай — лезут к ушам, радостно улыбающиеся губы, и это тогда, когда от слов Скитальца ползёт по шкуре ледяной, могильный холод… И Луар. О Луаре. О нём… …Потом заговорила Тория. Кажется, она плакала; кажется, она взваливала на себя какую-то вселенскую вину, вину и за Луара, и за грядущий конец света — тоже… Скиталец оборвал её сразу и жёстко. Пойди на кухню, сказал он, и сунь руку в очаг… И насладись самоистязанием, а потом возвращайся… Он видел мою улыбку. Он точно её заметил, хоть я прикрывалась и отворачивалась. От тщетных стараний укротить собственное лицо у меня болели губы; я улыбалась, как кукла или мертвец. Тория замолчала. Эгерт попытался что-то спросить — и осёкся. Рука его бессознательно терзала лицо, царапала щёку от скулы до подбородка. — Мне должно быть всё равно, — медленно признался Скиталец, и прозрачные глаза его чуть прикрылись кожистыми веками. — Решаете вы… Стоит ли этот мир… таких усилий? Может быть, Луару… лучше остаться тем, кем он есть? Привратником? Паршивый мир, подумала я. Флобастер с перерезанным горлом… Тоска упала на меня, как мешок. Вернуться назад. Вернуться в тот день, День Премноголикования, когда мы прибыли в город, исполненные надежд… Вернуться бы, да там и остаться. А Луар… — А почему вы не открыли? — спросила я шёпотом. Напрасно спросила. Здравый смысл запоздало заткнул мне рот: дура! С тобой ли говорят! Придержи язык!.. |