Книга Аскольдова могила, страница 6 – Михаил Загоскин

В то самое время, как рыбаки, утолив голод, принялись снова толковать и шуметь меж собою, вверху, над их головами, глубокая тишина царствовала кругом дворца княжеского. Молчали гусли златострунные, и не раздавался веселый звук братин и кубков, которыми чокались храбрые витязи, выпивая их одним духом за здравие удалого князя Владимира; но в некотором расстоянии от дворца народ шумел еще по улицам великого Киева. Поселяне и жители посадов киевских, собравшись отдельными толпами, пели песни на обоих берегах Днепра; на песчаных косах и отмелях пылали яркие огни; кой-где мелькали по воде, как блуждающие звезды, небольшие огоньки, разведенные на лодках рыбаков, которые собирались багрить сонных осетров и белуг. На городском Подоле, тогда еще не заселенном, близ божницы Велесовой ^[27] резвились молодые горожанки; они то свертывались в шумные хороводы, то заплетали плетень, и громкие их припевы Диду ^[28] и Ладе ^[29] разносились по окрестности.

Несколько молодых киевлян, между коих можно было тотчас заметить, по гордой осанке, варяжских воинов и гридней княжеских, стояли небольшою толпою поодаль от хороводов и любовались на игры красных девушек. Шагах в пятидесяти от сей толпы, под самым навесом притвора Велесова капища, стоял, прислонясь к стене, гигантского роста мужчина, закутанный в широкую, темного цвета, верхнюю одежду, похожую несколько на греческую мантию. Он не смотрел на хороводы веселых девиц, не слушал их песен; казалось, все внимание его было устремлено на один отдаленный предмет: он пристально глядел на поросшую частым кустарником гору, которая опускалась с одной стороны пологим скатом к киевскому Подолу, а с другой — нависла утесом над песчаным берегом Днепра. На самом верху сей горы белелось четвероугольное, с двумя красивыми теремами, здание, обнесенное толстым и высоким тыном. Эта гора называлась впоследствии Кучинскою; в этом доме жил Богомил, верховный жрец Перунова капища.

— Да что ж мы, братцы, стоим здесь, разиня рот, — сказал один из молодых людей, которые продолжали смотреть издали на игры девушек, — кто нам заказал подойти поближе?

— В самом деле, Стемид говорит правду, — подхватил высокий, но неуклюжий воин в остроконечном шеломе и стальном нагруднике, — подойдемте поближе!

— Нет, молодцы, не трогайте наших девушек, — прервал степенного вида киевский гражданин, приподняв вежливо свою шапку, — вы их распугаете.

— Распугаем? — повторил грубым голосом воин. — Ах ты неразумный сын! Что мы, печенеги, что ль, чего нас бояться киевским красавицам?

— Кто и говорит, государь милостивый, — продолжал гражданин, — вы господа честные, витязи великокняжеские, да не пригоже нашим сестрам и дочерям водиться с людьми ратными.

— А с кем же?.. Чай, с вашей братией, торгашами киевскими?

— Да не во гневе будь сказано твоей милости, — раздался позади воина веселый голос, — с торгашами-то киевскими водиться прибыльнее, чем с вами, господа храбрые витязи! Недаром сложена песенка:

Варяг обернулся: подле него стоял человек лет тридцати, в простом смуром ^[30] кафтане. Он был роста небольшого, но огромная голова его напоминала древнюю повесть о сильном и могучем Полкане-богатыре ^[31], у которого, по словам предания, буйная головушка была с пивной котел. Красные и раздутые его щеки, небольшие прищуренные глаза, рот, который почти соединял оба уха, круглый, вздернутый кверху нос, и вдобавок какая-то простосердечная и в то же время лукавая улыбка, от которой нос кривился в одну сторону, а рот в другую, — все это вместе составляло такую смешную и странную физиономию, что варяг, захохотав во все горло, вскричал:

— Стемид, Простень, посмотрите-ка: что это за чудо морское?

— Э, да я знаю этого красавца, — сказал Стемид, — это Торопка Голован. Зачем сюда пожаловал, молодец? Уж не хочешь ли отбивать у меня красных девушек?

— Где нам тягаться с вашею милостью! — отвечал приземистый детина. — Ты стремянный великокняжеский, собой молодец, а мы что?.. Правда, если и у тебя в кармане-то не побрякивает, — продолжал он, скривя свой рот, — так немного же и ты возьмешь, боярин!

— Ах ты огородное пугало! — вскричал один осанистый и толстый купец. — Да что ж ты этак порочишь наших девушек? Разве они товар какой? Ну, что зубы-то оскалил? Да если б твою дурацкую образину вылить всю из чистого золота и осыпать самоцветными каменьями, так они и тогда бы взглянуть на тебя не захотели.

— Ну, пусть на него, — подхватил видный собою юноша, в котором по богатой одежде нетрудно было узнать одного из гридней княжеских ^[32], — да неужли-то и нашему брату не очень нельзя с ними речи повести?

— Их дело непривычное, господин честной, — отвечал купец, — как подойдет, так они все до одной разбегутся.

— Да что ж они такие неповадливые? — прервал воин. — Ну, сторонка, — продолжал он, обращаясь к Стемиду, — Нет, на моей родине не только девушки, да и жены молодые не походят на ваших пугливых киевлянок. У нас по всему поморью только и житья что ратным людям. Клянусь Оденом ^[33], бывало, ни одна красавица не повстречается с молодцем Фрелафом без того, чтоб не взглянуть на него умильно или не промолвить слова ласкового!

— Рассказывай нам сказки-то, — подхватил улыбаясь гридня. — Вам хорошо, варягам, похваляться: издалека пришли. Ну, что ты, Фрелаф, расхвастался, в самом деле! Послушай-ка, брат: случалось ли тебе когда-нибудь в тихую погоду припадать лицом к реке, что б напиться водицы?

— Как не случаться?

— Так вспомни-ка хорошенько: чай, всякий раз тебе казалось, что сам дедушка водяной выглядывает на тебя из омута. Ну с твоим ли красным носом да рыжими усами приглянуться молодой девушке!

— Так что ж: разве надобно витязю походить на девчонку, как товарищу твоему, Всеславу?

— Всеславу?.. Да, Фрелаф, он покрасивее тебя и помоложе, а попытайся-ка с ним схватиться! Всеслав и не этаких молодцов, как ты, за пояс затыкал.