Онлайн книга «Ведьмин век»
— Эй, Лис! С тебя бутылка шипучки — пляши!.. Девчонка смотрела удивленно. Кажется, не верила. Где-то наверху, на недостижимой даже для вальяжного юноши высоте, открылись стеклянные двери. И полный мужчина с кожаным плоским портфелем взмахнул, как платочком, белым листком бумаги, и вальяжный юноша поспешно принял бумагу из пухлых рук, вчитался, нахмурил лоб: — Внимание, информация… Студентам первого курса обращаться по поводу общежития… Военнообязанным студентам явиться в контору пять… Всем студенткам-ведьмам, — юноша невольно понизил голос, и на лице его появилось странное выражение, — явиться к директору лично и иметь при себе свидетельства об учете из окружного управления Инквизиции… — Ведьм принимают, — зло сказала заплаканная девчонка с развязанной папкой. — Ведьм они принимают… Знаем мы… На нее поглядели с жалостливым презрением. Потому что ведьм, на самом-то деле, не принимают никуда. * * * — Не выдумывай. Ведьмы лишены некоторых гражданских прав — но не права на профессию… Ивга еле удержалась, чтобы не состроить гримасу. Поразительно, как мало знают большие начальники о жизни, происходящей ну прямо под ножками их высоких стульев. Говорят, что «Начались воспоминания — встречайте старость». Она, Ивга, заслужила сегодня звание почетной старушки; эти ее воспоминания подобны тряпкам, хранящимся в нафталине под замком. Глупо извлекать их на свет… И тем более глупо испытывать от этого удовольствие. Самой противной игрой всегда была для нее игра в откровенные ответы. Потому что приходилось все время молчать, и на нее начинали коситься… А потом она приспособилась врать. Совершенно откровенно врать в ответ на откровенные вопросы. И ее все полюбили. Поверили… — Я понятия не имел, что есть такая игра. — Есть… Особенно когда вечер. Когда девчонок в спальне пять человек, и охота поболтать перед сном… Или когда все немного выпили… Инквизитор наклонил голову; теперь он сидел вполоборота, и в свете настенного фонарика Ивга видела половину его лица. С опущенным уголком губ. Собственно, почему она обо всем этом ему рассказывает? Потому что ему интересно?.. Профессиональное любопытство. И сколько же таких исповедей приходится на его нелегкий рабочий день… Ей почему-то вспомнилась огромная кровать в той его квартирке, поле сражений, покрытое снегом чистого белья. — А вы так и живете… Вопрос вырвался сам собой, и, проговорив его до половины, Ивга с ужасом поняла, что сказанных слов не загнать обратно. Слова — не макароны, в рот не запихаешь. Пауза затянулась. Ивга проглотила слюну. — Ну? Как же именно я живу? Ивга обреченно вздохнула: — Вы так и живете всю жизнь? Я слышала, инквизиторам запрещено жениться… Она ожидала какой угодно реакции. Насмешки, безучастия, пошлой поддевки, высокомерного отстранения; инквизитор медленно повернул голову, и Ивга пробормотала, оправдываясь: — Я… спросила лишнее. Простите… Он улыбнулся. Его, кажется, рассмешил ее страх. — Ничего особенного ты не спросила. (Дюнка. Май) Решетка, отделяющая дом от чердака, не запиралась. В полном молчании они прошли мимо бетонной коробки, где ворочались и гудели моторы двух маломощных лифтов; прошли мимо низенькой двери с навешенным на ручки амбарным замком, взобрались по аккуратно окрашенной железной лестнице и выпрыгнули в сырость весеннего вечера. Двадцать пять этажей не приблизили их к звездам — да тех и было-то всего две или три; по темному небу ползли, постоянно меняя очертания, рваные серые облака. Когда-то здесь было кафе. Сейчас от него остался только железный скелет пляжного «грибка», брошенный за ненадобностью и потихоньку покрывающийся ржавчиной; старые перила ржавели тоже, и потому Клав не стал к ним прислоняться. Здесь не нужен был свет. Весь фасад дома напротив залит был пестрой мигающей рекламой, и Дюнкино лицо, различимое до последней реснички, казалось то апельсиново-желтым, то сиреневым, то зеленым, как трава. Клав знал, что выглядит не лучше. Дюнка улыбнулась краешками губ: — Цирк… Клав поежился. Он не боялся высоты, но неожиданно холодным оказался ветер. — Клав… я… тебя люблю. Он почему-то вздрогнул. Положил холодные ладони ей на плечи: — Дюночка… — Клав… — Дюн, — он быстро облизал губы, — а что… если бы я умер? Что бы ты делала? Если бы вдруг… Выражение ее глаз изменилось. Кажется, это был страх. — Извини, — сказал он поспешно. — Я… — Ты не бойся, Клав, — сказала она шепотом, и очередная вспышка рекламных огней сделала ее лицо медным, яростно загорелым, как у индейца. — Ты… не… умрешь. Не бойся… Рекламные огни мигнули; теперь крышу заливал темно-синий свет. И лицо девушки с просительно полуоткрытыми губами сделалось матовым, как… Как тот барельеф на темном камне надгробия. Клав отшатнулся, но Дюнкины руки сомкнулись вокруг шеи, желая его удержать: — Клав… не покидай… меня. Руки разжались. Дюнка отступила, и в новом беззвучном взрыве цветных огней Клав увидел, какими мокрыми сделались ее ресницы. И резанула острая жалость. — Я не покину… никогда… с чего ты… Дюнка отступила. Из глаз ее почти одновременно выкатились две тяжелые капли; она чуть заметно качнула головой. Будто говоря: нет… — Ты не веришь мне?! Дюнка отступила еще. Какой я идиот, яростно подумал Клав. Все эти страхи и колебания… Она ведь понимает. Каково это ей — всякий раз ждать меня и всякий раз бояться, что я — все, не приду больше, перепуган, отрекся?! — Дюночка, я клянусь тебе всем, что у меня есть. Клянусь жизнью… Ему казалось, что она ускальзывает от него, будто во сне. Что протянутые руки никогда ее не коснутся, поймают пустоту… И он облегченно вздохнул, дотянувшись наконец до опущенных вздрагивающих плеч. И притянул к себе, и шагнул навстречу, спеша обнять и успокоить: — Я никогда… Она чуть-чуть уклонилась. Еле-еле скользнула в сторону. Почти незаметно… Под самыми его подошвами текла, выплескивалась на тротуары, перемигивалась огнями и перекликалась сигналами ночная улица. Стадо машин, человеческие фигурки перед витринами, крохотные, будто муравьи на песке. Воздух стал густым и отказался наполнять его судорожно разинувшийся рот. |