Онлайн книга «Дикая энергия. Лана»
И я делаю это на долю секунды раньше. Подключившись к ее ритму, бью ногой в едва наметившуюся на льду трещину. Трещина вырывается из-под моей подошвы молниеносно, как змея. Кидается под ноги сопернице — и расползается, превращаясь в пролом. В полынью. Девчонка без единого звука уходит под воду. На берегу тихо. Время снова замерло. Я вижу, как она выныривает — вся, как в сахаре, в ледяной крошке. Как цепляется за край тонкого льда, но он крошится под ее руками и проваливается, не давая опоры. Трещины бегут к моим ногам — я отступаю. Девчонка смотрит на меня — в ее глазах обида. Как будто я обещала взять ее с собой на показуху, но обманула и ушла без нее. Она пытается зацепиться — на этот раз булавой. Но лед очень гладкий. Шипы скребут по нему, не оставляя даже царапин. Краска, залившая лицо моей соперницы во время поединка, сменяется бледностью, а потом синевой. Люди-волки молчат. Никто из них не сходит с места: поединок продолжается… Она пытается выбраться на лед спиной. Ее меховая одежда намокла. Тяжелые сапоги напитались водой и тянут вниз — туда, где коротает вечность белый скелет волка. Мои башмаки заливает водой. Я отступаю еще. Потом ложусь на живот, распластавшись, как паук на стекле, и ползу к полынье, выставив перед собой булаву. Наши булавы цепляются друг за друга. Потянув на себя деревянную рукоятку, я чувствую, какая она тяжелая. Как будто там, с другого конца, за булаву держится сама смерть. Я отползаю — лед залит водой. Он страшно, немыслимо скользкий. Я цепляюсь за него ногтями, коленями, носками ботинок. Медленно, по сантиметру, оскальзываясь и возвращаясь назад, я вытаскиваю ее, эту девчонку, из ледяной полыньи. А вокруг тишина: зрители замерли. Поединок продолжается. Наконец она поднимается на четвереньки, бросает булаву и ползет уже сама — к берегу. Мимо меня, не глядя. В ее волосах лед. Бока тяжело вздымаются. Синяя кожа покрылась пупырышками. Я поднимаюсь на ноги. Мне тоже холодно. Одежда намокла. Обвожу взглядом людей-волков… Они смотрят со страхом. Как будто не верят себе. Как будто у меня две головы, и они только сейчас это заметили. Потом наперед выходит Царь-мать. У нее темное, почти черное лицо, а глаза полыхают желтым. Я пугаюсь, встретив ее взгляд. — Ты посмеялась над нами, — говорит она скрежещущим, страшным голосом. — Ты за это поплатишься. Ярый приносит мне чугунок с кашей и молча смотрит, как я ем. — Слушай, — я вытираю губы, — ну хоть ты объясни мне… Он качает головой, морщась, будто от боли: — Зачем? Ты честно победила. Ты сейчас была бы волчицей и выбирала, кого из трех родов взять себе в мужья… — А почему сейчас я не могу… — Потому что ты нарушила закон! Ты опозорила все три рода! Тебе же ясно сказано: бейтесь, пока одна из вас не умрет! Зачем ты вытащила Безымянную? — Затем, что она человек! — рявкаю я. — Она мне ничего плохого не сделала… Кроме того, что хотела меня убить и чуть не убила, добавляю про себя и огорчаюсь. — Это же традиция… — Ярый вздыхает. — Это же закон, которому много веков! Нашим женщинам запрещено выходить замуж, пока они не убьют врага… или, по крайней мере, не проявят себя в испытании. — Разве я враг? Он раздраженно машет рукой: — Ты сама себе враг. Если бы ты честно победила в поединке — даже Царь-мать не смогла бы пойти против традиции. Ты была бы одной из нас. А теперь Царь-мать вызвала Охотницу с гор, и завтра тебя убьет Охотница. На глазах у трех родов. Я стискиваю зубы. Царь-мать нравится мне все меньше и меньше. — Кто такая Охотница? — Увидишь. — Что, опять будет поединок? — А как иначе можно восстановить гордость трех родов? Я пожимаю плечами. Меньше всего на свете мне хотелось бы посягать на волчью гордость. — Ты так сражалась, — говорит Ярый совсем другим тоном. — Ты… как ты смогла? Безымянная — лучшая ученица Царь-матери. Была. — Ее что, убили?! — Нет… только теперь она никогда не выйдет замуж и никого не родит. И имени ей не положено. Все три рода будут звать ее «Безымянная», каждый раз напоминая ей о позоре. Я берусь за голову. Если нравы и обычаи диких казались мне странными, но симпатичными — повадки людей-волков не нравятся совсем. — Почему вы все так слушаетесь Царь-матери? Ярый оглядывается на дверь. — Потому что мать — голова рода. Царь-мать — голова всему. Только мать может судить своих детей. Учить их. Награждать их. Наказывать. Решать, кому жить, а кому не стоит. — Мать не может быть жестокой! — А где тут жестокость? Получить имя — это испытание, которое удается не всем. Если бы каждый, кто рожден, получал имя, три рода ослабели и выродились бы через несколько поколений. — У вас выживают только самые сильные, да? А как же самые умные? Самые добрые? Самые красивые, в конце концов?! — Ты не понимаешь! Получить имя — не значит быть самым сильным. Получить имя — значит быть готовым умереть за три рода. Умереть, а не принять милость от врага! — Значит, Безымянная должна была гордо тонуть? — Да. Она ушла бы побежденной, но не опозоренной. Я берусь за голову. Логика в его словах есть, но принять ее, как ни стараюсь, не могу. — Царь-мать десять лет опекает наши три рода, — говорит Ярый тоном ниже. — За это время родилось много здоровых и красивых детей. Охотники реже гибнут в лесу: она почти всегда знает наперед, что будет. Она умеет лечить смертельные раны. Она знает, кого к какой работе приспособить. И она… она мать моей матери. — Значит, она твоя бабушка? — удивляюсь я. Ярый хмурится. Он не знает такого слова. — Слушай, — говорю я, подумав. — А ты… ты сам как получил свое имя? Какого врага ты убил? — Мужчинам не обязательно убивать врагов, — говорит он с достоинством. — Мужчины совершают подвиги на охоте. — И ты… — Я убил вепря. — А что это такое? — Дикий кабан с клыками. — И как ты его убил? — Без оружия, — говорит он, высоко подняв голову. — Голыми руками. — Как?! — Я его задушил, — скромно признается Ярый. И выставляет перед собой ладони. Крепкие ладони с длинными красивыми пальцами. — Ну, молодец, — бормочу я. Всей жизни моей осталось несколько часов, но я не могу не восхищаться Ярым. И не удивляться ему. |