Онлайн книга «Пещера»
– Входите… Она вошла. Прихожая оказалась необычайно большой и феноменально захламленной; стены, увешанные вперемешку плакатами, афишами и календарями двухлетней давности, высокий потолок, оклеенный пожелтевшими обоями, и пыльная обувь, толпой стоящая вокруг полочки-подставки. Павла с удивлением увидела здесь зимние меховые сапоги, кеды, кроссовки, босоножки и разноцветные башмаки – все мужские и все одного размера. Все, чем пользовался хозяин в течение года-двух. Нерешительно потоптавшись, Павла сделала движение, обозначающее желание разуться; Кович поморщился, и это означало, что снимать туфли не следует. – Вы… как вас, кстати, зовут? – Павла. – Так вот, Павла, ты кроме «Девочки…» ничего, выходит, не видела? – Видела, – поспешно пробормотала Павла, пробираясь вслед за хозяином среди полок и стеллажей, среди живописного хлама – в гостиную, огромную и неожиданно пустую. Из высоких окон падали столбы света; на скрипучем паркете лежала пыль, и на журнальном столе, и на телевизоре в углу, и даже на кожаном диване, кажется, слоями лежала старая, как этот дом, нетронутая пелена пыли. Под стеной стопками громоздились книги, а на фоне дорогого, но тоже запыленного ковра висели рядом деревянная маска некого скалозубого демона и портрет самого Ковича, написанный маслом и, как показалось Павле, довольно бездарный. – И что же ты видела? – небрежно поинтересовался Кович. – Все… Все спектакли. Но, вы понимаете, «Девочка и вороны», это было совершенно потрясающе, это был лучший ваш… Павла осеклась. Ничего себе похвала. Так бы прямо и сказала – «Вы поставили в жизни один спектакль, все прочее – чушь и пена…» И, желая исправить ужасный промах, она пробормотала, глядя в широкую трещину на паркете: – Я сочинение в школе… про «Девочку…» Я написала, что это о человеке и его страхах… Но мне тройку, потому что на самом деле это о поиске места в жизни… А чего его искать-то, оно у каждого и так есть… Я хотела… Кович хмыкнул. Смерил Павлу взглядом – по коже ее пробежали мурашки, причем не горячие, как от обычного смущения, а ледяные, будто от смертного ужаса. Павла поежилась – ей во второй раз стало неприятно. Кович вздохнул, поморщился, насмешливо покривил губы: – Ладно… Из кассет могу дать только две. И то хотел бы как можно скорее получить их назад. Павла знала, что следует благодарно кивнуть и принести заверения – но вместо этого стояла посреди комнаты, неподвижно и молча, как обмороженная. Кович тем временем шел к журнальному столу; там, на пыльной столешнице, одиноко лежала пара видеокассет в ярких обложках. Кович шел долго, через всю большую комнату, и, как оказалось, чуть прихрамывал; время тянулось и тянулось, Павла стояла, смотрела и чувствовала, как стынет в жилах кровь. Шаг. Заносится нога в черной ворсистой тапочке… Павла содрогается. Следующий шаг, вот он протягивает руку к кассетам, вот оборачивается, ловит ее взгляд, что-то хочет сказать – но вместо этого резко сводит брови: – У меня что, дыра на штанах? Павла смотрела ему в лицо. Его глаза сидели так глубоко, что с трудом можно было различить их цвет; спустя долю секунды она поняла, что его глаза не коричневые, как ей казалось, а голубые. Почему ей мерещилось, что глаза у него карие?! Предчувствие, проснувшееся на лестничной площадке, необъяснимым образом росло и крепло. С каждой секундой она испытывала все более сильный, прямо-таки физиологический страх. – Вот, – Кович говорил медленно, не сводя напряженных глаз с резко побледневшего лица визитерши. – Здесь первое действие «Голубого Рога», а здесь «Железные белки» целиком… Вам что, плохо? – Не-е… Кович постоял, протягивая ей кассеты; она не трогалась с места, и тогда он, нахмурившись, двинулся к ней сам. И снова через всю комнату. Павле захотелось отступить. Павле захотелось вжаться в стену, а лучше – кинуться наутек. Прочь из огромной и пыльной квартиры, по лестнице вниз, вниз, чтобы гремело эхо торопливых шагов… …отзвук бьющих о камень копыт. Она судорожно сжала мокрые от пота ладони. Кович остановился, не доходя трех шагов. Вперился в гостью вопросительным взглядом; снова протянул злополучные кассеты: – На… Павла не смотрела на его руку. Ей вполне хватало лица. Умное, в общем-то, жесткое до жестокости, волевое желтоватое лицо сорокалетнего человека, который выглядит на все пятьдесят… Но откуда этот непристойный ужас?! Еще минута – и ей срочно понадобятся услуги кое-какого санитарного заведения… – На, Павла, возьми… Он двинулся вперед – она отшатнулась. И вдруг увидела в его глазах вместо крепнущего уже раздражения – некое необъяснимое замешательство. Они стояли друг против друга – бледная девушка с «дипломатом» под мышкой и человек в черном свитере, протягивающий ей две цветных коробки; теперь рука заметно дрожала. Павла слышала стук крови в ушах. Человек в домашних тапочках ничем не напоминал могучего зверя, чья морда на две трети состояла из клыкастых челюстей. И все же теперь она точно знала, КТО стоит перед ней на расстоянии трех шагов. Ее рука непроизвольно потянулась к шее. К тому месту, где сходятся ключицы, где ветер холодит неприкрытую кожу. Где должна сейчас быть проплешина. Кович заметил ее движение. И вдруг побледнел сам – до синевы: – Павла… Она отступила на шаг. Потом еще. – Павла, – в его голосе скользнула безнадежность. – Кассеты-то возьми… Она всхлипнула. Опрометью, прижимая «дипломат» к груди, кинулась прочь. Запуталась в огромном коридоре, опрокинула трехногий табурет, ударилась в дверь – не заперто; вылетела на лестничную клетку, схватила ртом воздух, с топотом скатилась вниз – и только тогда, в полумраке первого этажа, в окружении синих почтовых ящиков, заставила себя остановиться. Никто за ней не гнался. Не свистел воздух, разрезаемый стремительным телом, не ревел хищник, упускающий добычу… Что, уже в четвертый раз?! Она поставила дипломат на пол и прислонилась лицом к холодному железу почтового ящика номер шесть. Она бредит. Дод Дарнец, странный журналист, не зря уделил ей столько внимания – и в дневном мире, спокойном и светлом, ей мерещатся призраки Пещеры… И она вообразила себе – не хотела, но проклятая фантазия вышла из под контроля – она вообразила себе, как известный и уважаемый режиссер Раман Кович отбрасывает в сторону злополучные кассеты, одним прыжком настигает жертву и вонзает желтые, наверняка нездоровые зубы в дергающееся горло непутевой Павлы Нимробец. |