Онлайн книга «Пещера»
Конечно. Всемогущий тиран знаменитого театра сидел на подоконнике высокого третьего этажа. За спиной Ковича горел тусклый свет, и потому Павла, как ни старалась, не могла разглядеть в темноте его лица. «Ты не удивляйся, что я обо всем этом говорю с тобой. Ты меня, видишь ли, можешь понять, потому что на собственной шкуре…» Павла вздохнула и отвела глаза. Возможно, она придет… через месяца два, на следующую премьеру. Поднимется на сцену, протянет ему цветы… Может быть, попросится поглазеть на репетицию. Это интересно, это здорово все-таки, но вот только новой «Девочки и воронов» уже не будет никогда… – Эй, Павла! Ты садишься?.. Съемочная группа была в полном сборе; не поднимая глаз к окну на третьем этаже, Павла скользнула в приоткрывшуюся дверь машины. Облегчение. И – возможно – призрак разочарования. Только призрак. Водитель высадил ее, как и собирался, на перекрестке; мог бы и до дому подкинуть. Всего-то пять минут, три автобусные остановки – но нет, нет, сворачивать нельзя, надо поскорее доставить на студию ценную камеру с ценной кассетой, и ценного оператора как довесок – Раздолбеж-то уехал на своей машине; впрочем, Павла привыкла и не обижалась. Тем более что пути было пятнадцать минут, улица была безлюдная и зеленая, а ночь стояла лунная, а фонари горели ярко, ярче луны… Фонари подвели ее. Напевая и помахивая «дипломатом», она бодро топала по влажному ночному тротуару, когда впереди, за темными лапами деревьев, качнулась тень; Павла все еще напевала. Тень медленно проехалась по краю газона, по тротуару, по клумбе; все еще помахивая «дипломатом», Павла вдруг нахмурилась. И подняла глаза. Тень среди электрического света; тень падала от человеческого тела, подвешенного за шею к фонарному столбу. Павла все еще стояла; ее язык прилип к гортани. Лицо повешенного закрывали длинные темные волосы; повешенный был женщиной. В тесных джинсах. Босиком. И… Павла попыталась втянуть в себя воздух – но не смогла. На коротком ремешке болталась под горящим фонарем девушка в ее, Павлы, одежде. Она узнала свои волосы. Она узнала свои собственные ступни – это казалось невозможным, в короткую секунду все рассмотреть, но Павла увидела даже БРАСЛЕТ на тонком обнаженном запястье… От ее крика зажглись окна в стоящих неподалеку домах. Бил в лицо ветер, вывалился, раскрывшись, «дипломат»; с визгом затормозила случайная, припозднившаяся машина. Павла споткнулась, упала, обдирая ладони, вскочила опять; там, на перекрестке, успокоительно светилась желтым кабинка полицейского поста. – Девушка?! – Там… – Что – там? – Та-ам… Ее отпоили какими-то каплями. Грузный, перепуганный лейтенант гладил ее по волосам, уговаривая, как ребенка; маленькая патрульная машина повторила ее путь за две минуты. – Где? Милая, где?.. На фонарном столбе покачивалась, повинуясь прихотям ветра, огромная рваная тряпка. На другой день она сделала над собой усилие – и все-таки пошла на работу. Раздолбеж был доволен – передача про Ковича намечалась ударная; секретарша Лора долго разглядывала Павлин браслет, потом догадалась посмотреть в лицо – и сразу нахмурилась: – Случилось что-то? Павла отрицательно мотнула головой. Больше всего на свете ей хотелось позвонить Тритану. Ей НУЖНО было позвонить Тритану – и тут только выяснилось, что своего телефона, ни рабочего, ни домашнего, он ей не оставил. Всегда звонил ей сам. Она бегала по каким-то поручениям, добывала какие-то материалы, час просидела в библиотеке, разыскивая газетные статьи про известную супружескую пару, дрессирующую тигров; у нее все сильнее болела голова. И глаза саднили, будто засыпанные песком. Вчера вечером полицейская машина довезла ее до самого дома; Стефана, перепуганная, выскочила из кровати. Перед этим грузный лейтенант полчаса качал головой, тщательно выспрашивая Павлу про ее имя, работу, здоровье и адрес; Павла молчала и только изредка выдавливала сквозь нервные слезы: «Показалось»… Позор был почти таким же сильным, как перед этим – страх. Утром она шлепнула Митику; колотить племянника ей доводилось и раньше, потому напугали ее не Митикин оскорбленный рев, а реакция Стефаны. Вместо того, чтобы закипеть и взорваться, она безмолвно выпроводила ревущего сына за дверь и спросила, часто моргая ресницами: – Павла, что с тобой?.. * * * …Съемка велась в ночном режиме, и оттого мир на мониторе казался темно-красным; по красной улице шла, напевая, девушка в джинсах, шла и размахивала плоским портфелем. Самописец на маленьком рабочем экранчике вычерчивал ровные темно-зеленые зигзаги. Человек в замшевой рубашке щелкнул по клавише, прогоняя картинку вперед; девушка зашагала быстрее, нелепо, как в старинной кинокомедии. Живее пополз график – все такой же, умиротворенно-однообразный, похожий на спинной гребень маленького ящера; человек в замше снова нажал на пуск. Девушка на экране прошла еще несколько шагов, потом встала. График вытянулся в ниточку. Прямую, как струна; прямо перед девушкой свисало с фонарного столба нечто, вернее, некто; наблюдатель видел только босые ноги, покачивающиеся в красном свете ночной съемки. График мучительно, как живое существо, дернулся вверх. График метался, будто самописец желал вырваться из рамок экранчика, убежать от этого ужаса и начать свою собственную жизнь. График из зеленого сделался красным, осевая линия его переползла на три деления вверх. Девушка на экране закричала и кинулась бежать. Камера скакнула, на мгновение выпустив ее из поля зрения, потом схватила со спины – как она несется, спотыкаясь, падая, а график бьется беспорядочно, будто обезумевший… – Повторите этот эпизод. – Хватит, – человек в замше говорил сквозь зубы. – Возьмете копию… показаний. – Хорошее качество записи, прямо-таки без помех… У нее что, датчик на теле? – Да. – А-а-а… – в голосе собеседника скользнуло уважение. – Какой необычный пик, вы заметили? Мета-ритм… – На сегодня все. Прошу прощения, но у меня еще полно работы. – А-а-а, – снова повторил его собеседник. – Ну да, конечно… Техническую часть показаний я солью себе в машину, а, так сказать, художественная… – Я заброшу вам дискету. Контрольку. – А-а-а, – повторил собеседник в третий раз. – Прощайте, завидую высокому качеству вашей работы… Человек в замше никак не отреагировал на комплимент; дверь кабинета беззвучно закрылась. |