Книга Золотой ключ, или Похождения Буратины, страница 72 – Михаил Харитонов

Красный зал, как обычно днём, пустовал. Её любимый столик у камина был свободен и не на резерве. Она приказала Ветерку избавить её от балаклавы – здесь это было можно, – разлеглась на персональной джутовой подстилке и заказала сухарики с майораном и крупной солью. Эти сухарики Гермиона могла есть в любое время и любом количестве. Раньше их ей приносила из клуба мама в качестве редкого лакомства. Зато теперь она могла хрустеть ими сколько угодно. Иногда она думала, что пошла в Комиссию по энергетике главным образом затем, чтобы вечерами лежать в Красном зале с ведром сухариков.

Медленно перемалывая челюстями первый, самый вкусный хапок, она устроилась поудобнее, протянула под столом передние ноги и положила голову на мягкую настольную подушку. Думать ни о чём не хотелось. Хотелось смотреть на огонь в камине, где, выстроившись строем и маршируя на месте, горели маленькие. Один, с прогоревшими ножками и обугленным животиком, уже упал, но всё равно старался быть полезным – отгребал горящими ручками золу от края, чтобы не летело на пол.

Фру-Фру любила маленьких. В детстве она всегда просила маму, прежде чем она отправит их в туалетик или на растопку, дать ей нескольких поиграть. Особенно ей нравилось давить их копытцем и спрашивать – «ну тебе больно, маленький, больно?» Тот пищал «бо-бо-бо» и быстро-быстро кивал головёнкой, а потом у него изо рта лезли бурые внутренности, он пытался ручками запихнуть их обратно и это было очень смешно. Мама это заметила и мягко сказала дочери, что маленькие тоже живые и даже немножко разумные и не надо их изводить просто так для баловства: они нужны, чтобы прибираться по дому, очищать туалетик от пи-пи и ка-ка, ну или гореть в печке. Фру-Фру тогда спросила, зачем жечь маленьких в печке, раз есть электричество. Мирра Ловицкая подумала и сказала, что живое пламя прекрасно, а маленькие выведены именно затем, чтобы гореть с душой, красиво, а не как бесчувственные лампочки. Гермиона спросила, что для маленьких больнее – копытце или печка. Мама сказала, что гореть заживо очень больно, но для маленького сгореть на работе – это главный смысл его маленькой жизни, а иначе они грустят, отсыревают и умирают безо всякого толку. Дочка послушала маму и с тех пор не давила маленьких, и даже сама подсаживала их в печку. Дома у них была именно печь, с красивой стеклянной заслонкой, чтобы смотреть, как маленькие прыгают и пляшут в огне, как у них лопаются животики, выпуская снопы искр, а потом их сухие головёнки таращатся среди угольев вытекшими глазницами. Мама оказалась права – живой огонь завораживал, все плохие мысли постепенно уходили, оставался только покой. Вот и сейчас Фру-Фру чувствовала, как её раздражение и уязвлённая гордость остывают, как угли, покрываясь седым пеплом. Если на них не дуть, подумала она лениво, то всё пройдёт.

За всеми этими размышлениями ведёрко с сухариками как-то само собой опустело. Гермиона повернулась, чтобы потребовать ещё – и увидела в проходе очень знакомую виссоновую балаклаву, расшитую серебряной нитью.

– Гермиона, детка! – госпожа Мирра Ловицкая пристукнула копытом, её услужающий бельчонок Душок легко вскочил ей на загривок и снял балаклаву. – Сколько можно есть сухари! Ты испортишь себе желудок! Немедленно закажи салат!

– Добрый вечер, мама, – ответила дочь. – Извини, но я уже взрослая, и буду есть то, что мне нравится.

– Для меня ты всегда останешься ребёнком, – заявила Мирра и подошла к её столику. – И долго ты собираешься разлёживаться? У тебя дел нет?

Хорошее настроение как ветром сдуло.

– Вообще-то, мама, – зло сказала Гермиона, – я сегодня делала доклад и перессорилась с половиной Комиссии, потому что защищала твою точку зрения. Потом я читала лекцию по электродинамике для твоих абитуриенток. Потом я ходила в библиотеку и искала для тебя материалы по первой экспедиции в Вондерленд, потому что ты собираешься писать воспоминания. Я закопалась в документах и не поехала к Бифи на случку, хотя у меня внутри всё хлюпает. Теперь я пришла сюда, чтобы отдохнуть. Ты врываешься и требуешь от меня, чтобы я не ела ту еду, которую я люблю, и вообще поскорее уходила. Тебе не кажется, что это немножечко слишком?

Мирра понюхала дочь сзади и нахмурилась.

– Ты не должна пропускать Бифи, – заявила она. – Это очень вредно. Поэтому ты сейчас такая раздражённая.

– Я раздражённая, потому что я работала на тебя весь день, а ты не даёшь мне отдохнуть! – Гермиона не собиралась уступать, хотя знала, что переспорить мать невозможно.

Но случилось чудо. Мирра, вместо того, чтобы продолжить свару, просто легла рядом.

– Ладно, – сказала она. Дочь удивлённо повела ушами: тон матери был почти извиняющимся. – У меня тяжёлый день. А сейчас мне предстоит очень неприятный разговор с моей старой подругой. С Молли Гвин.

Гермиона промолчала: слухи о новом скандальном романе Драпезы дошли даже до её ушей.

– Ещё сухариков? – расторопный тапир-официант, новенький и пока ещё не поглупевший, подполз к благородным гостьям, сверкая ошейником.

– Два ведра и салатик, – распорядилась Мирра. – Салат тебе, ты должна поесть зелени, – посмотрела она на дочь искоса.

– Мама, я не буду есть эту гадость, – твёрдо сказала дочь. – Оставь его тёте Молли, она любит зелень.

– Я этой потаскухе уши откушу, – зло процедила Ловицкая-старшая.

– Ох, мама, это же тётя Молли, она очень влюбчивая, – напомнила дочка. – Что, первый раз у вас это, что ли? Она потом к тебе всё равно возвращается.

– Да, но ты не представляешь, с кем она спуталась, – Мирра фыркнула. – Об этом весь Кавай уже в курсе. Эти профурсетки даже не прячутся.

– Мама, а что в этом такого? – не поняла дочь. – Ну вы же с ней тоже… делаете то же самое, – обтекаемо выразилась она. – И у тебя тоже есть другие поняши. Твои аспирантки. Думаешь, никто не знает?

– Ты, надеюсь, с ними не лизалась? – забеспокоилась мать.

– Ты прекрасно знаешь, мама, у меня только Бифи, – грустно сказала дочка. – А кобылок у меня пока не было.

– Это хорошо. Ты ещё не готова к серьёзным отношениям. Тебе вполне достаточно Бифи и его члена. Уж поверь мне, опытной женщине – он великолепен. Гораздо лучше, чем у твоего отца. Когда я тебя зачинала, то почти ничего не почувствовала. Так, какая-то щекотка внутри, и всё. Я даже не кончила.

– Мама, ты так это говоришь, как будто я в этом виновата, – Гермиона посмотрела на мать искоса.

– Ты всегда приписываешь мне невесть что! Вся в бабку! – огрызнулась Мирра.

Дочь тяжело вздохнула. Вечер был испорчен: пикироваться с матерью можно было бесконечно, а прекратить это – невозможно. Впрочем, был один способ – занять её какой-нибудь рабочей темой до прихода изменщицы Гвин. Они, наверное, пойдут выяснять отношения, а она, Фру-Фру, сможет ещё немножечко поблаженствовать.

Повертев в голове разные темы, Гермиона вспомнила, что у неё и в самом деле был один вопрос. Не то чтобы важный, но всё-таки.