Онлайн книга «Живи и радуйся»
|
Лиза держала моё внимание только, как соседка по парте, и наши отношения с ней были не больше чем дружеские. Когда она узнала, что мой отец погиб, то некоторое время пыталась отвлекать меня от горьких мыслей, нашептывая в ухо что-нибудь смешное, а в свободном общении или в играх всегда поддерживала. Да и я заступался за неё при случае… Тогда же или чуть раньше мне приснился еще один жуткий сон. Я видел рукопашную схватку в окопах, четко, как наяву, и какой-то фашист, с оскаленными по-волчьи зубами, проткнул отцу спину плоским штыком. Я вздрогнул, онемев от ужаса, и даже проснулся, не понимая несколько мгновений, где нахожусь. И только после полного пробуждения, трепетно обкатывая в воображении тот страшный сон, решил, что, вероятно, все так и было – с неполноценной рукой, да еще правой, не шибко ловко сработаешь в рукопашной схватке. Отец и не смог вовремя отмахнуть беду… Казалось бы, какая мне разница, как он принял смерть – погиб и все, но не тут-то было: образ прошитого штыком отца еще долго преследовал меня, тревожа душу. 7 Всю ночь хлопьями валил снег, тихо и плавно кружась в черном волглом от нудных осенних дождей пространстве. Слепое однотонное утро едва проявило окрестности, размягчая непривычную их белизну слабым неощущаемым теплом… Дед, сняв ружье с гвоздей и оглядывая его, обернулся ко мне: – Сходим к охотнику, промнемся, а то засиделись. Пимы ему отнесем. Зима-то на носу, и может так завьюжить, что ни на чем в тот угол не проберешься. – А чего он так далеко живет? – Я обрадовался возможности поглядеть и на новые места, и на охотника. – Так промышляет – зверьё пушное ловит, в государство сдает, – объяснил дед. – Как умерла у него старуха, так и подался он в отшельники, хотя, говорит, в районе дом имеет, соседи за ним присматривают. – Своих детей, что ли, нет? – все любопытствовал я. – Два сына у него на фронте. Один вроде погиб. Перед моим мысленным взором снова мелькнул тот страшный сон про отца, и я примолк… Еще с неделю назад, когда я был в школе, тот охотник приходил к нам и попросил деда подшить ему валенки. И хотя до настоящих морозов было еще немало времени, дед подсуетился и дня за два управился с заказом. Недолгие сборы, и мы, пройдя переулком, вышли в степное приозерье. Мутно, сонно, безветренно. Пару раз метнулись мимо нас пестрые стайки птичек-подорожников да далеко-далеко проскочила лисица и все. Блекло, пустынно… Дед шел напористо, раздавая сапогами повлажневший снег. Я – за ним. Он нес в заплечном мешке подшитые валенки. Я – за спиной – пустую сумку и ружье. Приклад берданки свешивался до колена и постукивал по нему. Но я терпел эту легкую боль, гордясь доверием деда. Размытые влажным воздухом дали, слившиеся с небом, плавающие в туманной мути леса, сонная степь… Я уже начал уставать, когда увидел дымок в редколесье, а потом разглядел и небольшую избушку с неказистыми дворовыми постройками. Слева, насколько было видно, желтели тростники с белесыми лоскутами застывших плес, справа поднимался непроницаемый взгляду лес. Два крупных остроухих пса встретили нас далеко на подходе к зимовью, и мы замедлили шаги, опасаясь свирепых собак. Кто-то вышел из землянки, окликнул их. Псы сразу же вернулись во двор. Охотник был высокий, седобородый, морщинистый. Он поздоровался с дедом за руку, заговорил. Я не стал вникать в их разговор. Меня заинтересовал двор с навесом и сараем. Там, под соломенной крышей, висели связки звериных шкур: от маленьких – белых и рыжих, до больших – красных и густо-серых. Я попытался угадать, чьи это шкуры: «Красные, понятно, лисьи – дед такую же добывал, серые, скорее всего, волчьи, а вот остальные чьи?» – Внук, что ли? – услышал я охотника. – Мой, – отозвался дед. – Занимает? – Я обернулся. Охотник глядел внимательно. Глаза у него были добрые, и я кивнул. – Пушнина сейчас, что золото. Мы за неё оружье покупаем заграницей. – Он глянул на берданку. – А ружье зачем? Сейчас в степи пусто. – На всякий случай, – ответил за меня дед. – Звери вон у деревни рыскают. – Да, волки лютуют. Даже днем как-то подходили к моему зимовью. Я одного подстрелил – псы придушили. Теперь приходится собак на ночь в землянку брать… Сразу же вспомнилось летнее нападение волков на овец, и я поежился. А дед вынул из мешка валенки. – Пимы тебе принес, – протянул он их охотнику. – Залатал накрепко, дратвой, так что еще послужат. Тот оглядел валенки. – Пойдут, а то я за зиму одну пару совсем пронашиваю, не хватает. А тебе я за них рыбы накидаю. Карась густо ходит по перволедью, да крупняк. – Он взял лопату, сачок и стал спускаться к озеру. Мы – за ним. Собаки побежали сбоку, не отставая от хозяина. Кацы – как назвал охотник плетеные ловушки, установленные еще с осени, были на втором, размашистом плесе, больше похожим на огромное поле с кустами камышовых островов. Охотник поскреб в приметном месте снег, обнажив соломенный мат, сдвинул его в сторону. Под ним, чуть ниже краев льда с торчащими кольями, темнела широкая прорубь. Охотник глубоко запустил в майну сачок и, вспучивая воду, поднял его. Желтыми слитками затрепыхались в сачке караси-лапти, упали в мягкий снег, отшлепывая хвостами агонию. Еще взмах – и снова караси-лапти, еще, еще… – Пожалуй, хватит, – приостановил очередной замах охотника дед, – и так пуда два будет, больше не утащим. Лучше уж еще когда-нибудь придем, если погода позволит. Охотник распрямился. – Вдвоем унесете, а после без лыж ко мне не сунешься. – У меня лыжи есть! – хвастанул я, загораясь тайной мыслью о возможном походе к охотнику в одиночку. – Ну вот и приходи. – Как же, пущу я его одного в степь, да еще и в такую даль. – Дед стал накидывать карасей в свой мешок. – Вдруг заметелит или зверье перехватит. – И то верно, – согласился охотник, – погоду зимой не угадать: то мороз жмет, то в одночасье пурга завертит так, что белого света не видно. Да и зверья развелось много – опасно. А самому мне отлучаться надолго нельзя – избушка промерзнет, сырость полезет после топки, а её и так хватает. Того и гляди ревматизма подхватишь. – Бросил бы этот промысел, – посоветовал дед и взял у меня сумку, чтобы наложить в неё карасей. – О, это вопрос сложный, – охотник начал закрывать майну, – у меня сыны один за другим ушли на фронт. Старший погиб, а второй еще воюет. И я хоть как-то повоюю – лишний танк на мою пушнину купят – все подмога. Да и привык я охотничить – с малых лет с отцом по лесам лазил… Меня тронул его довод. «Какой особый дед! – подумалось. – Себе бы так…» Поблагодарив охотника и попрощавшись с ним, мы двинулись домой. 8 Мне повезло: дед не сжег и не истратил на цигарки старые Кольшины тетради, и я писал на них, пользуясь межстрочными пробелами. Ни новых тетрадей, ни новых учебников нам не давали – их попросту не было. Учились по старым, нередко истрепанным книжкам, передавая их из рук в руки. До трех человек стояли в очередь за некоторыми учебниками, и, чтобы выучить уроки, приходилось торопить друг друга, бегая по вечерам от одноклассника к однокласснику и отстаивая свое очередное право на тот или иной учебник. |