Онлайн книга «Аркадий и Борис Стругацкие. Собрание сочинений. Том 4. 1964-1966»
|
На лице Лэна появилась презрительная усмешка. – Нашел чего бояться… Они, когда пьяные, наоборот, добрые. – Кто – они? – сейчас же спросил я. – Мать? Вузи? – Ну да. Мама, наоборот, с утра, как встанет, всегда злится, а потом раз выпьет вермуту, два выпьет вермуту, и все. А к вечеру уже совсем добрая, потому что ночь близко… – А ночью? – Ночью этот хмырь приходит, – неохотно сказал Лэн. – До хмыря нам дела нет, – деловито сказал я. – Не от хмыря же ты в гараж убегаешь. – Я не убегаю, – сказал он упрямо. – Это такая игра. – Не знаю, не знаю, – сказал я. – Есть, конечно, на свете вещи, которых даже я боюсь. Например, когда мальчик плачет и дрожит. Я на такие вещи смотреть не могу, у меня все внутри прямо переворачивается. Или когда зубы болят, а по ходу дела надо улыбаться, – вот это страшно, ничего не скажешь. А бывают просто глупости. Когда дураки, например, от безделья и от жира угощаются мозгом живой обезьянки. Это уже не страшно, это просто противно. Тем более что это они не сами придумали. Это еще тысячу лет назад – и тоже с жиру – придумали толстые тираны на Дальнем Востоке. А нынешние дурачки услыхали про это и обрадовались. Так их ведь жалеть надо, а не бояться… – Жалеть, – сказал Лэн. – Они-то ведь никого не жалеют. Они что захотят, то и делают. Им ведь все равно, как вы не понимаете… Им если скучно, то все равно, кому голову пилить… Дурачки… Это они днем, может быть, дурачки, вы вот все это не понимаете, а ночью они не дурачки, они все проклятые… – Как это так? – Всем миром они проклятые. Покоя им нет и не будет. Вы-то ничего не знаете… Вам что, как приехали, так и уедете… А они – ночью живые, а днем мертвые… трупные… Я сходил в гостиную и принес ему воды. Он выпил полный стакан и сказал: – А вы скоро уедете? – Да нет, что ты, – сказал я, похлопывая его по спине. – Я же только что приехал. – Можно, я у вас ночевать буду? – Конечно. – Сначала у меня замок был, а сейчас она у меня замок зачем-то сняла. А зачем сняла – не говорит… – Ладно, – сказал я. – Будешь спать у меня в гостиной. Хочешь? – Да. – Вот, запирайся там и спи на здоровье. А я тогда в спальню через окно забираться буду. Он поднял голову и пристально посмотрел мне в лицо. – Думаете, у вас двери запираются? Я тут все знаю. У вас ведь тоже не запираются. – Это у вас они не запираются, – сказал я по возможности небрежно. – А у меня они запираться будут. На полчаса работы. Он неприятно, как взрослый, засмеялся. – Вы сами-то боитесь. Ладно, я пошутил. Запираются они у вас, не бойтесь. – Дурачина ты, – сказал я. – Я же тебе сказал, что ничего такого не боюсь. – Он испытующе смотрел на меня. – А замок я сделаю в гостиной для того, чтобы ты спал спокойно, раз уж ты такой боязливый. А я всегда сплю с открытым окном. – Я же говорю, – сказал он, – я пошутил. Мы помолчали. – Лэн, – сказал я, – а кем ты будешь, когда вырастешь? – А что? – сказал он. Он очень удивился. – Какая мне разница? – Как так – какая разница? Тебе все равно, химиком ты будешь или барменом? – Я же вам сказал: мы все проклятые. От проклятия-то не уйдешь, как вы понять не можете, это же всякий знает. – Что ж, – сказал я, – бывали и раньше проклятые народы. А потом рождались дети, которые вырастали и снимали проклятие. – А как? – Это долго объяснять, дружище. – Я встал. – Я тебе это еще обязательно расскажу. А сейчас беги играй. Днем-то ты хоть играешь? Ну, вот и беги. А когда солнце сядет, приходи, я тебе постелю. Он сунул руки в карманы и пошел к дверям. Там он остановился и сказал через плечо: – А эту штучку из приемника вы лучше выньте. Вы думаете, это что такое? – Гетеродин, – сказал я. – Никакой это не гетеродин. Вы его выньте, а то вам плохо будет. – Почему это мне плохо будет? – сказал я. – Выньте, – сказал он. – Вы всех будете ненавидеть. Вы сейчас не проклятый, а станете проклятым. Кто вам его дал? Вузи? – Нет. Он умоляюще посмотрел на меня. – Иван, выньте! – Так и быть, – сказал я. – Выну. Беги играй. И никогда меня не бойся, слышишь? Он ничего не сказал и вышел, а я остался сидеть в кресле, положив руки на стол, и скоро услышал, как он завозился в кустах сирени под окнами. Он шуршал, топал, что-то бормотал и тихонько вскрикивал, разговаривая сам с собой: «…Принесите флаги и ставьте здесь, и здесь, и здесь… вот… вот… вот… И тогда я сел в самолет и улетел в горы…» Интересно, когда он ложится спать? – подумал я. Хорошо, если в восемь или хотя бы в девять, зря я, пожалуй, все это затеял, сейчас бы заперся в ванной и через два часа уже все знал бы, да нет, не мог же я отказать ему, представь-ка себя на его месте, но это не метод, я потакаю его страхам, надо было придумать что-нибудь поумнее, а попробуй придумай, это тебе не Аньюдинский интернат, ох, какой же это не Аньюдинский интернат, какое же это все не такое, и что же мне сейчас предстоит, какой, интересно, круг рая, только если будет щекотно, я не смогу, интересно, рыбари – это тоже круг рая, наверняка меценатство для аристократов духа, а Старое Метро для тех, кто попроще, хотя интели тоже аристократы духа, а напиваются как свиньи и ни на что больше не годны, даже они больше ни на что не годны, слишком много ненависти, слишком мало любви, ненависти легко научить, а вот любви – трудно, и потом, любовь слишком затаскали и обслюнявили, и она пассивна, почему-то так получилось, что любовь всегда пассивна, а ненависть зато всегда активна и потому очень привлекательна, и говорят еще, что ненависть – от природы, а любовь – от ума, от большого ума, а с интелями все-таки хорошо бы поговорить, не все же они там дураки и истерики, а вдруг удастся найти Человека, что, собственно, хорошо у человека от природы, фунт серого вещества, но и это не всегда хорошо, так что человеку всегда приходится начинать на голом месте, а хорошо было бы, если бы наследовались социальные признаки; правда, тогда Лэн был бы сейчас маленьким генерал-полковником; нет уж, лучше не надо, лучше на голом месте, он бы, конечно, ничего не боялся, но зато он бы пугал других, которые не генерал-полковники… Я вздрогнул, потому что увидел: на яблоне напротив окна сидит Лэн и пристально смотрит на меня. В следующее мгновение он исчез, только затрещали ветки и посыпались яблоки. Нипочем не верит, подумал я. Никому не верит. А я кому-нибудь верю в этом городе? Я перебрал всех, кого мог вспомнить. Нет, никому я не верю. Я снял трубку, позвонил в «Олимпик» и попросил соединить с номером восемьсот семнадцать. |