Онлайн книга «Аркадий и Борис Стругацкие. Собрание сочинений. Том 3. 1961-1963»
|
В сводчатых коридорах через каждые десять шагов торчал из ржавого гнезда в стене смердящий факел. Под каждым факелом в нише, похожей на пещеру, чернела дверца с зарешеченным окошечком. Это были входы в тюремные помещения, закрытые снаружи тяжелыми железными засовами. В коридорах было полно народу. Толкались, бегали, кричали, командовали… Скрипели засовы, хлопали двери, кого-то били, и он вопил, кого-то волокли, и он упирался, кого-то заталкивали в камеру, и без того набитую до отказа, кого-то пытались из камеры вытянуть и никак не могли, он истошно кричал: «Не я, не я!» – и цеплялся за соседей. Лица встречных монахов были деловиты до ожесточенности. Каждый спешил, каждый творил государственной важности дела. Румата, пытаясь разобраться, что к чему, неторопливо проходил коридор за коридором, спускаясь все ниже и ниже. В нижних этажах было поспокойнее. Здесь, судя по разговорам, экзаменовались выпускники Патриотической школы. Полуголые грудастые недоросли в кожаных передниках стояли кучками у дверей пыточных камер, листали засаленные руководства и время от времени подходили пить воду к большому баку с кружкой на цепи. Из камер доносились ужасные крики, звуки ударов, густо тянуло горелым. И разговоры, разговоры!.. – У костоломки есть такой винт сверху, так он сломался. А я виноват? Он меня выпер. «Дубина, – говорит, – стоеросовая, получи, – говорит, – пять по мягкому и опять приходи…» – А вот узнать бы, кто сечет, может, наш же брат студент и сечет. Так договориться заранее, грошей по пять с носу собрать и сунуть… – Когда жиру много, накалять зубец не след, все одно в жиру остынет. Ты щипчики возьми и сало слегка отдери… – Так ведь поножи господа бога для ног, они пошире будут и на клиньях, а перчатки великомученицы – на винтах, это для руки специально, понял? – Смехота, братья! Захожу, гляжу – в цепях-то кто? Фика Рыжий, мясник с нашей улицы, уши мне все пьяный рвал. Ну, держись, думаю, уж порадуюсь я… – А Пэкора Губу как с утра монахи уволокли, так и не вернулся. И на экзамен не пришел. – Эх, мне бы мясокрутку применить, а я его сдуру ломиком по бокам, ну, сломал ребро. Тут отец Кин меня за виски, сапогом под копчик, да так точно, братья, скажу вам – света я невзвидел, до се больно. «Ты что, – говорит, – мне матерьял портишь?» Смотрите, смотрите, друзья мои, думал Румата, медленно поворачивая голову из стороны в сторону. Это не теория. Этого никто из людей еще не видел. Смотрите, слушайте, кинографируйте… и цените, и любите, черт вас возьми, свое время, и поклонитесь памяти тех, кто прошел через это! Вглядывайтесь в эти морды, молодые, тупые, равнодушные, привычные ко всякому зверству, да не воротите нос, ваши собственные предки были не лучше… Его заметили. Десяток пар всякого повидавших глаз уставился на него. – Во, дон стоят. Побелели весь. – Хе… Так благородные, известно, не в привычку… – Воды, говорят, в таких случаях дать, да цепь коротка, не дотянуть… – Чего там, оклемаются… – Мне бы такого… Такие про что спросишь, про то и ответят… – Вы, братья, потише, не то как рубанет… Колец-то сколько… И бумага. – Как-то они на нас уставились… Отойдем, братья, от греха. Они группой стронулись с места, отошли в тень и оттуда поблескивали осторожными паучьими глазками. Ну, хватит с меня, подумал Румата. Он примерился было поймать за рясу пробегающего монаха, но тут заметил сразу трех, не суетящихся, а занятых делом на месте. Они лупили палками палача: видимо, за нерадивость. Румата подошел к ним. – Во имя господа, – негромко сказал он, брякнув кольцами. Монахи опустили палки, присмотрелись. – Именем его, – сказал самый рослый. – А ну, отцы, – сказал Румата, – проводите к коридорному смотрителю. Монахи переглянулись. Палач проворно отполз и спрятался за баком. – А он тебе зачем? – спросил рослый монах. Румата молча поднял бумагу к его лицу, подержал и опустил. – Ага, – сказал монах. – Ну, я нынче буду коридорный смотритель. – Превосходно, – сказал Румата и свернул бумагу в трубку. – Я дон Румата. Его преосвященство подарил мне доктора Будаха. Ступай и приведи его. Монах сунул руку под клобук и громко поскребся. – Будах? – сказал он раздумчиво. – Это который же Будах? Растлитель, что ли? – Не, – сказал другой монах. – Растлитель – тот Рудах. Его и выпустили еще ночью. Сам отец Кин его расковал и наружу вывел. А я… – Вздор, вздор! – нетерпеливо сказал Румата, похлопывая себя бумагой по бедру. – Будах. Королевский отравитель. – А-а… – сказал смотритель. – Знаю. Так он уже на колу, наверное… Брат Пакка, сходи в двенадцатую, посмотри. А ты что, выводить его будешь? – обратился он к Румате. – Естественно, – сказал Румата. – Он мой. – Тогда бумажечку позволь сюда. Бумажечка в дело пойдет. – Румата отдал бумагу. Смотритель повертел ее в руках, разглядывая печати, затем сказал с восхищением: – Ну и пишут же люди! Ты, дон, постой в сторонке, подожди, у нас тут пока дело… Э, а куда этот-то подевался? Монахи стали озираться, ища провинившегося палача. Румата отошел. Палача вытащили из-за бака, снова разложили на полу и принялись деловито, без излишней жестокости пороть. Минут через пять из-за поворота появился посланный монах, таща за собой на веревке худого, совершенно седого старика в темной одежде. – Вот он, Будах-то! – радостно закричал монах еще издали. – И ничего он не на колу, живой Будах-то, здоровый! Маленько ослабел, правда, давно, видать, голодный сидит… Румата шагнул им навстречу, вырвал веревку из рук монаха и снял петлю с шеи старика. – Вы Будах Ируканский? – спросил он. – Да, – сказал старик, глядя исподлобья. – Я Румата, идите за мной и не отставайте. – Румата повернулся к монахам. – Во имя господа, – сказал он. Смотритель разогнул спину и, опустив палку, ответил, чуть задыхаясь: «Именем его». Румата поглядел на Будаха и увидел, что старик держится за стену и еле стоит. – Мне плохо, – сказал он, болезненно улыбаясь. – Извините, благородный дон. Румата взял его под руку и повел. Когда монахи скрылись из виду, он остановился, достал из ампулы таблетку спорамина и протянул Будаху. Будах вопросительно взглянул на него. – Проглотите, – сказал Румата. – Вам сразу станет легче. Будах, все еще опираясь на стену, взял таблетку, осмотрел, понюхал, поднял косматые брови, потом осторожно положил на язык и почмокал. – Глотайте, глотайте, – с улыбкой сказал Румата. Будах проглотил. – М-м-м… – произнес он. – Я полагал, что знаю о лекарствах все. – Он замолчал, прислушиваясь к своим ощущениям. – М-м-м-м! – сказал он. – Любопытно! Сушеная селезенка вепря Ы? Хотя нет, вкус не гнилостный. |