Онлайн книга «Механизм Времени»
|
А лишние франки и в Париже пригодятся. – Что, сами «гости» прийти постыдились? – сощурился папаша. – Ага, – вздохнул Шевалье. – Совесть замучила. – Вот так всегда, – ворчал Бюжо, пересчитывая монеты. – Одни напакостят, а другим за них отдуваться. Надеюсь, хоть денежки – не ваши? – Не мои, – Огюст ничуть не покривил душой. – Э-э, да вам с лихвой дали! Вот, верните шалунам... Шевалье не спешил брать «сдачу». Зверский голод когтями вцепился в желудок. Со вчерашнего вечера ни крошки во рту не было... Он шумно принюхался. В животе забурчало, намекая на обед. – Чем это у вас так вкусно пахнет? – Баранья поджарка с луком. – Отлично! Оставьте деньги себе, а мне несите вашу замечательную поджарку. И стаканчик красного... – Пара минут! Присаживайтесь... Бюжо удрал на кухню – распорядиться. – Огюст? Я знал, что найду тебя здесь! В дверях кабачка стоял Альфред Галуа, младший брат Эвариста – тощий, взъерошенный воробей. На бледном, как у всех Галуа, лице неприятно выделялись синяки под глазами. Должно быть, парня замучила бессонница. – Альфред? Ты искал меня? – Да! – Почему ты кричишь? Что-то случилось? Есть будешь? Альфред судорожно сглотнул, дернув кадыком: – Нет. Не хочу. Сначала... – Не «нет», а будешь, – Огюст вдруг ощутил себя очень взрослым. – Я же вижу, ты с ног валишься. Садись, я сейчас... Мсье Бюжо! – А? – донеслось из кухни. – Еще одну порцию! И кружку сидра! Усадив парня за стол, Огюст заглянул в его черные, лихорадочно блестящие глаза. Кровь Христова! Как он похож на Эвариста, одержимого «бесом математики»! Нет сомнений, что Альфред тоже одержим, но иным «бесом». – Ну, рассказывай. Парень замялся. Зыркнул налево, потом – направо. Компания Мерсье подозрений не вызвала. Инвалид кому хочешь баки забьет, тут не до наушничества. – Я слышал, ты дрался на дуэли! В Жантийи. Это из-за Эвариста? – Да. – Ты его убил? Этого мерзавца?! – Нет. Надежда угасла во взгляде Альфреда. Жаль разочаровывать юношу, подумал Огюст. Нет чтоб сочинить романтическую историю: умирая в луже крови, злодей раскаялся... – Я его ранил, и он во всем признался. Да, он работает на полицию. Но он не убивал твоего брата. Хотел, но ему помешали. – И ты ему веришь?! – Верю. С ножом у горла не лгут. – Но тогда... Тогда кто?! – Это я и пытаюсь выяснить. – Две поджарки, прошу. Ваш сидр. Ваше «Шато Бессан Сегюр». Я помню, оно вам нравилось. Приятного аппетита! – Премного благодарны, мсье Бюжо... Оба умолкли, отдавая должное еде и ожидая, пока хозяин вернется за стойку. «Еще вина!» – заорал из угла Мерсье. Инвалид не был попрошайкой; он даже обижался, когда его пытались накормить. «Я вам не побирушка! Я – герой войны! У меня пенсия! Подите прочь! – капрал Мерсье не нуждается в милостыни...» Впрочем, для благодарных слушателей делалось исключение. Им Мерсье милостиво дозволял угощать себя винцом. Судя по всему, сейчас был именно такой случай. – За доблесть наших союзников! – возгласил инвалид, едва папаша Бюжо приволок новый кувшин. – Да здравствует Дания! Вот кто дрался, как орда чертей... Горка мяса на тарелке Альфреда стремительно таяла. Совершив над собой титаническое усилие, парень отложил вилку. Хлебнул сидра; закашлялся, виновато косясь на сотрапезника. – Я знаю, Огюст, – бледное лицо порозовело, – ты ищешь их. Я в силах чем-то помочь? – «Их»? Почему не «его»? Все-таки дуэль... – Н-ну, понимаешь... – смутился парень. – Само выскочило. Ночами не сплю, думаю: может, эти – добрые самаритяне – в курсе? Жаль, я не успел их расспросить. – Какие еще самаритяне? – Которые привезли брата в больницу. – Ты их видел?! – Их было трое. Один – высокий, во всем черном; в темных окулярах. Он прискакал за мной верхом. Сообщил, что с братом беда. Мы помчались в больницу. Остальные находились уже в Кошен, рядом с Эваристом. Я их даже поблагодарить не успел – уехали, и все... – Французы? – Иностранцы. Черный – русский или поляк. Акцент у него славянский... Второй – постарше, крепкий такой, суровый. Думаю, швед или голландец. – Кто – третий? – Женщина. Молодая, в халате... – В халате?! – Ну да! Азиатка. Кожа желтая, глазки-щелочки... ...первые подозреваемые в деле Галуа – троица «странно одетых», как сказано в полицейском протоколе, иностранцев. Не то русские, не то поляки, не то вообще японцы... – Очень интересно... Привезли Эвариста, дождались тебя и уехали, не попрощавшись? Больше ты их не видел? – Нет. – Описать эту троицу сможешь? – Я могу их нарисовать. Я умею! Я с друзей портреты рисовал. Карандашом. И с брата... Парень замолчал, надолго припав к кружке с сидром. – Карандаш у меня с собой, – сухо бросил он, когда успокоился. – Нужна бумага... – Мсье Бюжо! У вас не найдется... Через минуту Альфред уже склонился над тонким листом картона, уверенно чиркая карандашом. Время от времени он застывал, восстанавливая в памяти образы иностранцев – и вновь принимался за работу. Рядом с дочкой, страданья свои забывая, Удалившись от ратных трудов на покой, Он сидит, колыбель с близнецами качая Загорелой, простреленной в битвах рукой... Мерсье с надрывом затянул «Старого сержанта». Это означало, что ветеран пришел в наилучшее расположение духа. Папаша Бюжо млел за стойкой, открыв рот от удовольствия. В этой жизни папаша обожал две вещи: «Крит» и пение инвалида. Для тех несчастных, кто хоть раз попытался заткнуть Мерсье рот, вход в кабачок был заказан. – Вот... который в черном... С листа на Огюста глядел крайне неприятный господин. Узкое лицо, нос-клюв, рот надменно сжат. Щеки запали, как от голода. Темные окуляры – словно выжженные палачом дыры. Кладбищенский ворон... Кажется, Альфред перестарался. Неприязнь к черному вестнику превратила портрет в злой шарж. Это мешало Огюсту сообразить: где же он видел ворона раньше? – Он все время был в окулярах? – Один раз снял. Ненадолго. – Нарисуй его без них, ладно? Мне нужны глаза... |