Онлайн книга «Механизм жизни»
|
Газетчик тоже обещался подать в суд. Ибо никому не позволено бить репортера в морду. Ну и что? Да будь он хоть трижды просветитель и брат датского физика! Что, трудно показать, где лежит князь-обгорелец? Ведь помрет же! – и ни слова нашим любезным читателям… Вон? Что значит вон? Вы забываетесь, милостивый… Вот тут и вышло в морду. Чины, выпив водки на посошок, увезли брыкающегося газетчика силой. Тамбовское Диво устроило всех. Дождь с Луны, и никаких закавык. Свидетельства подтверждают. А кто там жив, кто мертв – дело врачей да гробовщиков. Скорее гробовщиков, как ни прискорбно. – Хорошо, князь. Я выполню все, что вы велели. – С-с… с-спаси… – Отдыхайте. Вам вредно волноваться. – Я бы… с-сам… И вдруг, приподнявшись на подушках, Волмонтович подвел итог прежним, твердым и звучным голосом: – Сам не могу. Значит, вы сделаете. * * * – Мы можем чем-то помочь, герр Чжоу? – Можете. Сядьте на лавку и ни во что не вмешивайтесь. Хотя… Герр Алюмен, взгляните в это зеркало. Что вы видите? Китаец, мрачно улыбнувшись, протянул Эрстеду дешевое зеркальце в оправе из ракушек, скрепленных клеем. Не говоря ни слова, полковник уставился на собственное отражение. Он смотрел долго, как показалось Огюсту, целую вечность. Чжоу Чжу не торопил его. А ребенок все играл лошадкой, словно был в избе один. – Да, вы правы, – наконец сказал Эрстед, хмурясь. – Я скверно выгляжу. Это были не лучшие дни в моей жизни. Увы, герр Чжоу, надо признать, что я старик. Пожалуй, я вдвое старше вас. Самое время осесть в Копенгагене, греть ноги у камина и писать мемуары. Надеюсь, наш добрый Фредерик простит мне конституционные грехи юности… – О да, вы вдвое старше меня, – согласился Чжоу Чжу. – А как же иначе? Больше вы ничего не скажете? Эрстед взвесил зеркальце на ладони. – Тяжелое… Кое-что скажу, герр Чжоу. У Месмера был железный жезл. Не вдаваясь в подробности, замечу лишь, что весил этот жезл несуразно мало. Это противоречило всем законам природы. Я поначалу удивлялся, а потом, когда стал учиться работе с жизненным флюидом, кое-что понял. – Что вы поняли? – нетерпеливо перебил его китаец. – Что нечего лезть к природе с моей куцей линейкой. Так вот, ваше зеркальце… Оно слишком тяжелое. А я уже умею работать с флюидом. Что получится, если поймать этим зеркалом луч солнца? Солнечный зайчик? Или что-то другое, особенное? Чжоу Чжу еще раз улыбнулся: – И снова я недооценил вас, герр Алюмен. Ладно, давайте резервуар сюда. – Можно и мне? – удивляясь собственной наглости, спросил Огюст. Видя, что китаец не возражает, он взял зеркало у датчанина. Никакой обещанной тяжести молодой человек не ощутил. Из экзотической рамки на него глянула знакомая, довольно унылая физиономия. На заднем плане, смазывая очертания стены с парой дрянных лубков, повешенных в качестве украшения, падал густой снег. …снег?! – Это кто глядит в окно На нашу компанию с Маржолен? Это бедный шевалье — Гей, гей, от самой реки… Хрусталь подлецов-колокольчиков. Шепот ледяных минут. Шорох инеистых часов. Какой-то важный господин. Он отстранил Огюста и занял место в центре зеркальца. Красный мундир, орден на шее. Господин выглядел неживым. Да он и был неживым – синюшная бледность щек, потухший взгляд. Впрочем, господин задержался ненадолго. Его сменил мальчик с лошадкой. Мальчика – гимназист в фуражке. Гимназиста – лысый старец с седой, раздвоенной на конце бородой. За старцем маячил сундук, покрытый изношенным пальто. Стол со стаканом чая. Библиотечные полки. Горят рукописи: дым, язычки пламени. Монастырское кладбище – прямо на глазах оно превращается в парк для гуляний. «Существенною, отличительною чертою человека являются два чувства – чувство смертности и стыд рождения. Можно догадываться, что у человека вся кровь должна была броситься в лицо, когда он узнал о своем начале, и как должен был он побледнеть от ужаса, когда увидел конец в лице себе подобного, единокровного. Если эти два чувства не убили человека мгновенно, то это лишь потому, что он, вероятно, узнавал их постепенно – и не мог вдруг оценить весь ужас и низость своего состояния…» Темнота и верчение снега. – Что вы видели? Огюст вздрогнул. Оказывается, он уже некоторое время не смотрел в зеркало, а совсем наоборот, выставив руку, направлял зеркало на играющего мальчишку. Зачем он это сделал, Огюст не знал. – Что?! Жадно, словно нищий у витрины мясной лавки, Чжоу Чжу вперил взор в молодого человека. Черты китайца исказила странная гримаса. Шевалье не знал, что с таким же выражением лица генерал Чжоу умолял Эминента продолжить показ картин будущего – яркие образы вместо цифр и фактов. Но у француза заныло под ложечкой. Сглотнув, он молча вернул зеркало владельцу и постарался изгнать из головы хрустальный звон. – Я начинаю жалеть, что согласился на ваше присутствие, – после долгой паузы сказал Чжоу Чжу. – Но слово есть слово. Все, пора. Не волнуйтесь, господа. Это очень простой обряд. На моей родине он известен тысячи лет. Варвары полагают, что умирают полностью и навсегда. Мудрецы же знают, что навсегда – это фикция, а полностью – обман чувств. Впрочем, оставим философию. Из кармана сюртука он достал маленькие ножницы. – Алюминиум? – тихо спросил Эрстед, глядя на инструмент. – Серебро Тринадцатого дракона, – кивнул китаец. Сняв со стены лубок «Притча о блудном сыне», он выдрал картинку из самодельной рамочки и принялся сосредоточенно кромсать ее. Ножницы резали плотную бумагу без малейшего труда. * * * Честно говоря, Огюст проморгал тот момент, когда все изменилось. Только что молодой человек внимательно следил за китайцем – Чжоу Чжу разбрасывал по избе обрезки лубка, немузыкально вскрикивая, – и вот уже никакой избы нет. Людей окружала сплошная стена бурана. Матово-белая, она шла синими сполохами. Хитрец-китаец заточил всех в фарфоровый чайник, расписанный не снаружи, а изнутри. Вот-вот хлынет кипяток… Минута, другая, и потрясение улеглось. Стало ясно, что буран, ярясь, не в силах поглотить жалкий клочок земли, огороженный кострами с восьми сторон. Вопреки всему, обрезки пылали ярче крошечных солнц. Соприкасаясь с пламенем, вьюга усмиряла свой разгон. Эрстед не проявлял удивления. Пожалуй, для него изба оставалась на прежнем месте. Зато ребенок выронил лошадку, сунул в рот большой палец и, увлеченно чмокая, воззрился на зимнюю круговерть. Огюст подумал, что в этом возрасте дети должны вести себя осмысленней. Хотя мало ли… Заведем семью, тогда и выясним. Видя интерес малыша, Чжоу Чжу бросил ему зеркальце. Дитя попыталось ухватить подарок на лету, неуклюже взмахнуло рукой… Ударившись о землю у ног ребенка, зеркальце разбилось вдребезги. Брызнули осколки, на лету превращаясь в широкие, красно-желтые лучи. Их, вертясь дробинками, пронзали ракушки. Каждая издавала басовитый гул, словно заключенное в раковинах море просилось на волю. В тех местах, где они ударялись о стену бурана, возникали дыры. |