Книга Редкие девушки Крыма. Роман, страница 71 – Александр Семёнов

– Как-то стандартно, что ли… В другом городе, может, и было бы нормально. Но я привык, что Питер – это фантазия, вдохновение, у каждого дома своё лицо. А так могу и я нарисовать: длинный брусок, сверху треугольник, впереди колонны, только мне будет скучно.

– Поживу здесь – может, и я стану такая же привередливая, но вряд ли…

Шутки шутками, но это был первый всплеск моей нелюбви к классицизму, в дальнейшем она росла, и чем более строгий классицизм я видел – тем сильнее чувствовал неприязнь. Касаюсь только архитектуры, судить о которой могу как обыкновенный зритель: нравится или нет. Люблю барокко, модерн в полном их разнообразии, считаю, что Спас-на-Крови прекрасно вписался в городской ансамбль, уважаю конструктивизм, а если о чём-то жалею – так больше всего о том, что в Петербурге нет настоящей готики. Ясно, почему нет настоящей, причины объективны, но хоть бы что-нибудь стилизованное построить, один большой собор наподобие Миланского…

Не было его нигде, в том числе и на Дворцовой площади, зато был Зимний дворец, сверкавший под безоблачным небом оттенками изумруда и бирюзы. Многие находят этот цвет холодным и ядовитым, – рассказывал я Тане ещё до путешествия, – и мне порой так кажется, но только на расстоянии, когда вспоминаю. А стоит увидеть наяву: нет же, всё гармонично и здорово. Потом, когда уеду, вновь подумаю, что зелёный дворец – нехорошо, и опять убежусь… убеждусь… в общем, уверюсь в обратном при новой встрече. Наверное, пастельный растреллиевский тон смотрелся бы всё-таки лучше, но нам, с монохромной плёнкой в фотоаппаратах, разницы по большому счёту не было. Главное – светлые колонны, как и задумал создатель, потому что иначе дворец выглядит совсем другим. Однажды я не признал его на картине начала века, в сплошной терракотовой расцветке: видел что-то знакомое, но что именно – понял далеко не сразу…

Мы не забыли арку Главного штаба и Александровскую колонну, а затем, чуть ли не впервые за всю прогулку, обратили внимание на людей. Площадь была оживлённой: не меньше сотни мужчин и женщин, в основном взрослых, но кто-то на вид и немногим старше наших лет, стояли плотной группой между колонной и дворцом, время от времени чуть нестройным хором произнося: «Достоинство! Честь! Свобода!» – вокруг клубились любопытные, и довольно много граждан спокойно проходили мимо.

– Постой, Сашка, дай сниму тебя, – сказала Таня. – Стой вот здесь, не напрягайся, не выпучивай глаза, просто смотри.

Отойдя на несколько метров, прицелилась и сфотографировала меня, а затем взмахом руки подозвала парня в джинсовой куртке с меховым воротником, стоявшего невдалеке:

– Молодой человек! Извините, можно вас на минутку?

Он подошёл, всем видом давая понять, что можно.

– Снимите, пожалуйста, нас вдвоём. Вот сюда встаньте, на моё место, и просто нажмите, хорошо?

Отдала ему «Лейку» и, подбежав ко мне, стала рядом. Худощавый длинноносый парень навёл на нас объектив.

– Ещё два раза! – словами и жестом показала Таня после первого нажатия кнопки. – Спасибо!

– А вы не боялись, что убегу с вашим инструментом? – спросил парень, возвращая камеру.

Мы переглянулись.

– Нет, мы доверяем людям, – сказал я.

– Да и от нас не убежите, – весело добавила Таня.

– Да, пожалуй, – признал тот, совершенно не выглядя разочарованным.

– А за что они выступают? – кивнул я на митингующих.

– Народный фронт… За демократические выборы или против Славы КПСС. Сейчас узнаем.

Он направился к ним и, пристроившись рядом, крикнул:

– Коммунисты тормоза, мы им выколем глаза!

Наши с Таней глаза одновременно округлились, руки взлетели к губам…

– Без экстремизма, пожалуйста! – обернувшись, строго выговорил парню интеллигентный мужчина.

– Всё-всё, понял, извините, – ответил тот с видом раскаяния и вернулся к нам:

– Так и есть.

– Ну вы даёте! – только и сказала Таня. Он пожал плечами:

– Молодость, горячая кровь… Простительно. Можете и вы что-нибудь сказать.

– Что? – спросил я.

– Что хотите, – он поднял указательный палец, – только без экстремизма.

– Ладно. – Я ослабил ворот куртки и проревел так, что в сотне метров, возле штаба Гвардейского корпуса, оглянулись прохожие: – Каждой двери по косяку!!!

– Эй, вы что! – испугался парень. – Микрофон, что ли, прячете?..

Таня в голос расхохоталась.

– Да ну вас!.. Идёмте скорее, тут полно переодетой милиции.

И быстро пошёл к арке Главного штаба, мы – следом. Таня, сдвинув брови, на ходу сказала:

– Выключи микрофон!

Под аркой стояла небольшая толпа и бородач в расстёгнутом пуховике, не боясь мороза, пел а капелла нежнейшим тенором:

Мы сфотографировали его, затем увидели над головами небесное окно и застыли, запрокинув лица. Провожатый терпеливо ждал.

– Будем знакомы, – сказал он, дослушав песню, – Всеволод.

– Очень приятно, – и мы назвали себя.

– Вы приезжие?

– Заметно, да? Дремучие провинциалы? – спросила Таня.

– Нет, просто в речи слышно что-то такое…

– Мы из Крыма на каникулы, потом обратно.

– Так вы школьники? А что после?

– Приедем сюда учиться, – сказала Таня, – а вы?

– Может, будем на ты? Я уже учусь. В универ пролетел как фанера над болотом, пошёл в техникум, чтобы отсрочка была. Летом буду снова поступать, на журналистику.

За разговором мы по улице Герцена – Всеволод заверил, что скоро она вновь станет Большой Морской, – вылетели на Невский, перескочили его и, не сбавляя хода, помчались в сторону Гостиного двора.

– Как у вас татары, возвращаются? – спросил Всеволод.

– Постепенно, – ответил я, – пока ещё не массово, но скоро, по слухам, будут.

Мы рассказали о поселении, которое возводилось на голом холме неподалёку от Фронтов. Прежние жители с детьми и внуками, не знавшими Крыма, возвращались в Урманкой – так или, на русский лад, Урманка раньше называлось село, – и, получив землю, строились согласованно и дружно. Мы видели их работу: сначала – две шеренги фундаментов вдоль дороги, канавы для труб; чуть позже – на одинаковую высоту поднявшиеся кирпичные стены, а недавно, в конце осени, – почти готовая двухэтажная асфальтовая улица с магазином, высаженными фруктовыми деревьями, и размеченное пространство для будущих улиц.