Книга Хатшепсут, страница 47 – Наталья Галкина

Я любил этот сад с детства ли, с юности, приходил сюда незнамо зачем и за чем, Бог весть чего ожидая — или кого? — с замирающим сердцем болтался по аллеям. У меня даже была намечена аллея для великих событий, которые предположительно тут собирались произойти. Девушку ли я хотел встретить? друга ли? летающего тарелочника? пойди пойми теперь. Но словно все мои безосновательные мечтания соединились в фокусе этого мига, когда сидел я в заснеженном пустом прямоугольнике с чужой игрушкой на коленях.

Перемена уже произошла, но я еще не улавливал ее смысла. Ах, да, снег перестал идти. То есть над садом снегопада не было. Однако белесая реющая мгла отгораживала сад от окружающей жизни: там снег еще шел, гасил звуки, туманил изображение. У меня в саду было глухо. Я слышал свое сердце, глухие часы. Ветви деревьев, иззелена черные, извивались недвижно как на японской гравюре. А по аллее, предназначенной мною для юношеских чудес, преувеличенно прямо шел человек в черном пальто и в берете. Он свернул в мою аллею, задержался, поглядел на меня, сел рядом со мной. Я узнал его сразу: оригинал Валентинова портрета, профессор К., Виктор Константинович, учитель Арсения. Страха я не чувствовал.

— Здравствуйте, — сказал я.

— Добрый вечер, — отвечал он.

Глаза его мерцали, и даже в этой полутьме я угадал, что они люциферически голубые, точно у тайской кошки.

— Вы хотели о чем-то спросить меня? — произнес он.

Мои вопросы метались по кругу, как стадо баранов, и я никак не мог ухватить нужного барана за рога или хотя бы за хвост. Не дождавшись изустного вопроса, он вздохнул и ничтоже сумняшеся принялся отвечать на мысленный.

— Этот прибор мы сделали вместе с Арсением; впрочем, был помощник, третий. При помощи нашей игрушки можно выходить в канал времени.

— Какая связь между выходами в канал времени и похожими лицами людей, за которыми гоняется Лапицкий? — быстро спросил я.

— Лапицкий? — он удивленно поднял брови.

— Ну да, — заторопился я, — узкие глаза, нос клювом, да и ваш Арсений…

— Вот вы о чем, — сказал он. — Вы себе представляете, как изменяется лицо летчика-испытателя под действием перегрузок на больших высотах при больших скоростях? При частых выходах во время человек претерпевает изменения необратимые.

Я посмотрел на него. Лицо как лицо. Он меня понял.

— Ну, не каждый человек. Есть разные способы проходить барьер.

— И вот эти люди, за которыми гоняется Лапицкий, они все — ваши ученики?

— Дался вам этот Лапицкий, — сказал он беззаботно, глядя в небо. — Я его знать не знаю и отродясь о нем не слыхал. Нет, кроме Арсения, у меня учеников нет. Просто не мы одни шли по дорожке, должно быть. Дорожка-то существует. И весьма заманчивая.

— А что дает выход в канал времени?

— По каналу времени можно получать любую информацию из любой точки Вселенной. Можно увидеть прошлое или будущее. Да все что угодно. Возможности неограниченные. По потребностям. Или по способностям.

Он рассмеялся.

— Поэтому такое количество охотников за… игрушкой?

— Само собой. Кого-то интересует неограниченная власть. А кто-то просто хочет лечить больных… кстати, от любой болезни.

— А вы… — брякнул я, — почему вы сами-то не вылечились? То есть, почему вы умерли? Это как-то связано с вашей… игрушкой?

Он опять засмеялся.

— Атеисты, — сказал он, — все-таки потрясающие люди. Он меня спрашивает — почему я умер. Вы бы еще спросили — для чего вы живете. Или о смысле жизни вообще. Что вас, собственно, интересует? И зачем вам это? Несерьезный вы человек. По официальной версии я умер от рака.

— Но… я слышал, вы лечились у… то есть ездили лечиться методами… неофициальной медицины, а…

— Безмерная, — сказал он, — в нашей стране — в связи с нашим общим уголовным прошлым — развилась любовь к детективам. Какое вам дело до моей кончины? Даже мне уже дела нет. Оставьте.

Я не настаивал.

— Скажите, — спросил я, — у кого-нибудь еще может быть подобная… игрушка?

Он нахмурился.

— Не исключено. Увы.

— Увы?

— Люди разные, — сказал он. — В иных руках сие будет покруче атомной бомбы.

— И если руки «иные», захочется им ухватить бразды правления миром единолично?

— Точно так.

— Среди желающих присвоить «дипломат» вашего ученика есть существа страшные…

— Они все хороши по-своему, — сказал он.

— И ваш Арсений в бегах практически постоянно?

— Мой Арсений в бегах натурально с моих похорон, — сказал он. — Надеюсь, я вас не шокирую?

— Нет, — оказал я.

Мы помолчали, и вдруг вселенская тоска нашла на меня, меня как ударило.

— Мне домой пора. Который сейчас час?

— Час ноль, — отвечал он серьезно, повернувшись ко мне. — Сейчас час ноль. Час, которого нет. Дайте чемодан.

Я протянул ему «дипломат». Он ловко уложил в гнезде свою машину времени, покрутил колесико, пощелкал тумблерами, захлопнул крышку.

— Прощайте, — сказал он, вставая.

И тут опять пошел снег, да еще какой. Мне показалось — я уснул на секунду. Я зажмурился, задыхаясь в метели. Открыв глаза, я увидел парадную своего дома. Оставалось только войти, подняться на лифте. Хахаль исправно пил чай из моей чашки, у меня заболело сердце. Должно быть, из-за перехода барьера. Я пошел в свою комнату, вцепившись в ручку «дипломата».

— А чай? — спросила жена мне вслед.

Закрыв за собою дверь, я почувствовал себя народовольцем с бомбою и впервые в жизни заперся на ключ, а ключ положил под подушку. И уснул, как на дно пошел. Но успел, закрыв глаза, уплывая, увидеть несуществующую, неоднородную, подобную призрачному театральному занавесу, пелену: снег. «Эдем в снегу», — последнее, что я успел подумать.

Зато первое, что я сумел подумать при резком — словно кто под бок толкнул — пробуждении: «Времени нет, остались только сроки». Кажется, слова из Апокалипсиса. Потом я подумал — который час? и вспомнил: «Час ноль». И вообще все вспомнил.

Час был седьмой, ключ под подушкой, «дипломат» у кровати, игрушка в «дипломате», все как в сказке. Но эта сказка мне не нравилась. Я в ее герои не подходил. Я был из другого анекдота. Впрочем, меня не спрашивали.

«А интересно, — подумал я, бреясь, — если у какого-нибудь Калиостро имеется аналогичная пусковая установочка, он меня ею уже запеленговал?»

С технической точки зрения сие было вполне реально. Практически меня теперь можно было выследить, пристукнуть и ограбить. Так нежданно-негаданно осложнилось мое существование и приобрело особый, сегодняшний, не соотносимый со вчерашним колорит. Причина моего полного краха — для начала, внутреннего — мирно почивала в своем укладочном ящике, являясь одновременно чьей-то целью и неким следствием, а заодно, для меня, и единственным, в случае чего, средством спастись. Хотя инструкции к ней не прилагалось, и я мог невзначай закатиться по невежеству в века и страны, из коих выход был в другие страны и века, и роль Агасфера замаячила передо мной во всей красе как вероятность полная. А, может, уже и неотвратимая.