Онлайн книга «Маг в законе. Том 1»
|
И еще что-то грезится тебе: что-то дикое, о чем думать не хочется. Ты и не думаешь. — Итак, вы уверждаете, что впервые видите предъявленную вам для опознания?.. — Впервые. — Хорошо-с, госпожа Альтшуллер! Очень хорошо-с! Извольте обождать, я скоро… И, снова дернув шеей в поклоне, вахмистр исчезает. — Можно и мне… чаю… — спрашиваешь ты. — Можно, — милостиво соглашается усатый жандарм, а сторож выволакивает из-под стола с покойницей еще две кружки: тебе и Федюньше. Парень смотрит на все это круглыми от испуга глазами. — Выйдешь? — спрашиваешь ты у него. — На воздух, а? Он только головой мотает. Здесь, мол, останусь. Здесь. Тебе все равно. Пусть сидит. Чай горячий, сладкий; время горячее, сладкое, тянется медовой патокой. Глядишь, все выйдет-вытечет, без остатка. Кажется, ты начинаешь дремать. Там, в дреме, тихо, там хорошо; там рояль медленно шевелит клавишами — си, ре диез… Аккорд, другой, затем ровной нитью кантилены вступают скрипки, и гобой… кружатся пары, сшитые намертво суровой нитью "скубента"-анатома, кружатся, смеются синими ртами… свечи горят… А хотите — заставлю свечи пылать багрянцем заката над рекой? Хотите — с ума сведу?! петь кочетом заставлю?! Хотите?! "Хочу…" — еле слышный смех. Холод. Лютый, февральский; барачный. И через всю дрему, в силе и славе, идет он: полуполковник Джандиери, ловец, настигший дичь. — Вы танцуете, госпожа Альтшуллер? Тишина. Где скрипки? где фагот? гобои где?! Ты открываешь глаза, надеясь проснуться. Тщетно. * * * — …вы не ожидали нашей встречи, милая госпожа Альтшуллер? Он стоит перед тобой. Смуглый, широкоплечий красавец, одетый почему-то в цивильное. Толстые пальцы вертят брелок: знакомая рука из бронзы сжимает меч. Лицо господина полуполковника дышит радушием: ни дать, ни взять, встретил приятную знакомую. И не в морге — на бульваре, летом. Князь Джандиери берет у тебя чашку с чаем; брезгливо принюхивается. — М-да… изрядная дрянь, однако. Сторож с жандармом угодливо подхихикивают: да-с, дрянь, ваша бдительность, сами удивляемся — как еще пьем-с?! — С меня обед, милая госпожа Альтшуллер! Надеюсь, вы позволите хоть этой мелочишкой искупить вашу дальнюю поездку, да еще в телеге вместо крытого экипажа! — я видел вашу… э-э-э… повозку, там, у крыльца. Сочувствую, поверьте, сочувствую всей душой. Ты встаешь. И смотришь, будто со стороны: твою руку, дряблую, с иссеченной порезами кожей, не спеша подносят к губам. Как раньше. — Я вижу, вы согласны. Только перед этим нам надо завершить маленькую формальность. Так, пустяки… Короткий взгляд в сторону жандарма. Усач вытягивается во фрунт, толкает локтем сторожа. Миг — и тело убрано со стола, покрыто клеенкой; вот каталка дребезжит, удаляясь. Чтобы вскоре вернуться, как возвращается расторопный официант: с новой порцией. Тяжелое предчувствие наваливается, ледяной рукой насильника сдавливает грудь, шарит под одеждой. Старый трюк: того, кто ждет, сначала расслабь, отвлеки — разговором, ложной ошибкой, безразличием — чтобы затем даже пощечина показалась топором палача. Старый, но оттого не менее действенный трюк. Ты в углу, ты — крыса перед сворой фокстерьеров-душителей, мелкая доходяга, чьей гордости — длинный хвост да тщетный оскал… Даже крысу не стоит загонять в угол, думаешь ты невпопад, пока сторож снимает клеенку. Тело перед тобой страшно обезображено. Не надо иметь никаких особых талантов, чтобы понять сразу, с ослепительным ужасом: над этой женщиной глумились долго и изобретательно. Выжженные глазницы; на лбу тщательно вырезан бубновый туз — некогда кровавый, сейчас он скорее синюшный, выпячивается дешевым крапом. В полуоткрытом рту почти не осталось зубов, на правой руке всего два пальца — остальные обрублены; на левой пальцев нет вовсе, просто торчат уродливые култышки, напоминая собачью лапу. Нет, ты не отвернулась. Смотрела. И даже не вздрогнула, когда за спиной, не в силах совладать с тошнотой, ринулся в дверь захлебывающийся Федюньша. Ему простительно; ему, ветошнику, а не Бубновой Даме. Не магу в законе. — Вам знакома эта особа, милая госпожа Альтшуллер? Вопрос еще придется повторить. Потому что ты думаешь о том незваном припадке, который рухнул на тебя у купцова рояля: помнишь? — глаза вдруг обожгло, залило огненными слезами, а дыхание скомкалось и исчезло надолго, когда ладони вдруг превратились в беспалые кулаки. Ты еще била, била, била наотмашь по клавиатуре, заставив инструмент взвыть голодной волчьей стаей — и не в силах остановиться… Да, ты помнишь. Ты всегда знала о себе: я сильная. Всегда: в деле, на каторге, в кус-крендельской глуши. Знание было простым и в некоторой степени раздражающим. Помнишь: давно, по молодости, сложилось от тоски, в усыпанном палой листвой имении случайного любовника: — Тот, кого считают сильным, Знает: сильных не жалеют. Дескать, жалость унижает, Дескать, жалость ни к чему. Сильному наградой — сила, И осенние аллеи, И еще… А впрочем, хватит. Слишком много одному. Но ведь ты же никогда не знала, до каких пределов ты сильна на самом деле. Оказалось, это жутко: вот так стоять и смотреть, слушая тихий голос полуполковника Джандиери, молчать и даже не согласиться выплеснуть себя без остатка, единым махом, чтобы уйти навсегда. …Ведь теперь тебе нельзя просто так уйти? …Ведь нельзя же, правда?! …Ведь ты сильная, Княгиня, будь ты проклята?! — Те, кому наградой — сила, По привычке зубы сжали, По привычке смотрят прямо На любой пристрастный суд. Слабым вдвое тяжелее — Им нести чужую жалость, И еще… А впрочем, хватит. Слабые не донесут. …Хотя почему "будь"? — ты уже проклята. — Итак, спрашиваю еще раз: вам знакома эта особа? — Да. Свобода начинается со слова «нет»; но иногда, очень редко, она все-таки начинается со слова "да". — И кто же это? — Елена Запольская, известная вашему ведомству как Ленка-Ферт. |