Онлайн книга «Маг в законе. Том 2»
|
Разложили мастью к масти, Это страсти, это сласти — Будем хлеб жевать… Дошли. Встали за спиной. А что дальше делать, не знают. Ну ведь в самом деле: сказать "Здрасте вам!" — глупей глупого… — Здрасте вам, — сказал человек, не оборачиваясь. И ничего, совсем даже не глупо вышло. Отнюдь. Глядит Федор: в руках у человека краюха ситничка. Он ее воробьям крошит. Копошатся пичуги у ног, работают клювами; галдят наперебой. Аж эхо в соснах заблудилось: еще! еще давай! сыпь! Сам себя Федор вдруг воробьишкой почувствовал. И хочется, чтоб с рук кормили, и колется остатками гордыни. Рядом жена молодая с ноги на ногу переступила. — Пошли отсюда? — предложила. Это она невзаправду. Это она от обиды. Вот, дескать, пришли-проломились, а нас спиной встречают. Воробьям больше почета, чем Федору с Акулиной. Им хоть крошки, а нам спина. Уйдем мы, и не зовите — не вернемся. — Гордые… — протянул человек. То ли похвалил, то ли осудил. Ладно. — …на салазках мчатся сказки — Строят глазки в прорезь маски; Да еще скрипят без смазки Ржавые слова. — Ржавые слова? — человек попробовал дурацкую песенку на вкус. Покатал на языке, вдохнул ртом воздух, будто древний херес дегустировал. И выдохнул припевом: — Тидли-там, тидли-тут, Все куда-нибудь уйдут! А потом взял да и повернулся. Знать бы Федору: чего он, Сохач, ожидал? Морды нетопыря? хари потешной, в какие на Рождество парни с девками рядятся? лика прекрасного, в сиянии?! Шиш тебе, Федор. И тебе, Акулька, шиш. Не будет вам ни хари, ни морды, ни лика. А будет лоб, нос, щеки; рот будет, и подбородок. Лоб высокий, поперек морщины волнами. Нос толстый, угреватый, на конце чуть сизый. Щеки впалые, у рта — складки. Подбородок бритый. Сбоку царапина подсохла. Видать, рука дрогнула, когда скоблил. — Садитесь, — кивнул человек. — Куда? — неприветливо откликнулась Акулина, женщина и так ласковая, а теперь — вдвое. — А хоть в траву. Или на бревно… я подвинусь. Вот еще б подсказал кто: с каких радостей Федору кажется, что допрежь не испытание было — хиханьки?! Отчего только сейчас настоящим запахло, подлинным, чистой воды, высшей пробы? Щекочет в носу тем запахом, в голову шибает, будто неподалеку нашатырь пролили. И смолой от сосен резче тянет. — Жили-были, все забыли, Долюбили и остыли, Встретимся, воскликнем «Ты ли?!» «Я…» — ответишь ты… — Выбирайте, — мотнул человек лысой головой. Вниз куда-то мотнул. Перед ним, в траве, под клювами воробьиными — не крошки, карты рассыпаны. Рубашками вверх. Словно истаскавшийся, усталый шулер забыл собрать со стола. Или экзаменационные билеты для студентов кинули: выбирайте! наш вопрос, ваш ответ! Пожалел Федор, что не успели Друц с Княгиней крестников предупредить заранее: как себя вести надо? Ну да пусть их, не успели, значит, не успели. Сами себя ведем. Как надо. Присел Федор на корточки, к картам потянулся. Уцепил наугад, первую попавшуюся, что рядом с заячьей капустой валялась. А взять побоялся: разорвется карта. Где ж ей не разорваться пополам, когда жена любимая ее за другой край к себе тянет?! Эх, рыба-акулька, Зверская Дамочка! ну чего ж ты с закрытыми глазами на рожон лезешь? чего зажмурилась?! — Да ладно вам, — улыбнулся человек. — Раз взяли, берите. Какая разница… И опять промашка вышла. Ну, пускай не хари-морды-лика — сабли Валетовой ждал Федор, скипетра Королевского, ну, Десятки россыпью на худой конец. Перевернул карту (Акулина разожмурилась обратно, за свой краешек держится, смотрит!), дрогнул сердцем; утер пот свободной рукой. Чистая карта. Атласная; белая-белая. — А другую… другую можно? Это Акулина. Не утерпела, спросила; попросила, ломая гордыню. Успела, хорошая — промолчи она, так Федор тоже не постеснялся бы: "Можно? другую?" — Зачем? — спросил человек. Безразлично спросил, скучно. Зевотой рот скривил. И сам ответил: — Можно, дети. Вам сейчас все можно. Ухватила Акулина новую карту, перевернула — чисто. Третью — чисто. Федор уж все понял, а жене обидней обидного: пошла колоду тормошить-переворачивать, пустила чинским веером по-над травой… Все карты чистые. Все белые. А Федор ту, самую первую карту, в кулаке зажал. И захочешь отобрать — обломишься. Сердце Федьке подсказывает: правильно. Держи крепче. Вон, даже воробьишки галдят, чирикают: держи! Ветер в малиннике шебуршит: держи! Кузнечики скрипят отовсюду: держи! Одна песенка глупости в уши нашептывает: — В прозе жизни, как на тризне, Нету места укоризне — Третий-лишний, братцы-слизни! Слепнем, как кроты… — Все? — Федор спрашивает. — Все, — отвечает человек. — Ну, мы пошли? — Ага. Идите. Напротив белка по ветке скачет. Распушила хвост, нет ей дела до людей внизу. Непуганые здесь белки. Уйди, останься — ей, рыжей, без разницы. — Так прямо и идти? — Так прямо. А за ельничком налево и по краю холма. Не заблудитесь. ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ В глаза тому, кто зовет себя… нет, иначе — кого зовут Духом Закона, не очень-то заглянешь. А и заглянешь — не много-то увидишь. Это так, мерещится без причины: …пальцы. Десять штук. Толстые, снаружи поросли бесцветным пушком. Ногти обгрызены. Лежат на краю столешницы: ромбы из лакированного дерева друг на дружку наползли, вот на этих ромбах и лежат. Словно мертвые. Ан нет, барабанить принялись. Там, там, тарарам… что там? тарарам? Опять успокоились. Лежат. * * * Первый шаг дался с трудом. И второй с трудом. Акулина сопела сначала позади, не трогаясь с места, а потом рванула шалой поземкой. Оттолкнула мужа, впереди пошла-побежала. Лопатки под платьем ходуном ходят, будто крылья подрезанные; норовят тело в небо кинуть. Забыли крылья о ножах-ножницах. Трепыхаются, молотят впустую. — Эй! Третий шаг вообще не дался. И Акулина вроде бы бежит, а вроде бы стоит. Белка с ветки дивится: была дамочка, стала подруга-белка в колесе. |