Книга Первое лицо, страница 40 – Ричард Флэнаган

Правда – то, что вы идете под суд за обман.

У меня другое мнение.

Он был безнадежен. Я печатал, но буквы на мониторе не появлялись. И я понимал при этом: все, что он рассказал мне сегодня, не превратит записи в его мемуары, так как мемуары – это ряд избранных неправд, а он опять непостижимым образом вещал сейчас что-то близкое к правде. И меня просто накрыла волна недоумения и какого-то головокружения, что ли; мне стало дурно, потому что я будто падал сквозь какой-то лаз в иную жизнь, ибо мне непостижимым образом передался ход мыслей Хайдля, и кое-что от него стало переходить…

Мы – это чудо, услышал я его слова. Бог сотворил мир, но человек изо дня в день сотворяет себя. И наши истории объединяют нас на то время, пока мы в них верим.

На какой-то кратчайший миг у меня появилось ощущение, что я вижу все: свою жизнь до этого момента, свою жизнь в будущем. Причем произошло это в том же кабинете бедного злополучного директора, с инкрустированной доской на стене и глянцевыми иллюстрированными журналами, которые даже при ярком флуоресцентном освещении уже демонстрировали переход в блеклые цвета ностальгии: желтизну гниющих кишок и уходящую зелень старой гнили, а также коричнево-красный цвет засохшей крови, словно на размозженной голове неведомого издыхающего чудовища.

А потом? – поинтересовался я.

Потом садимся с наемным биографом и нащупываем новую тему.

3

Когда Хайдль хоть как-то работал, он тяготел к обычному офисному распорядку: приходил большей частью около десяти, уходил около семнадцати. Поскольку междугородные звонки требовали дополнительных расходов, я приспособился в отсутствие Хайдля звонить Сьюзи по рабочему телефону. На следующее утро я позвонил домой до его приезда. Запах от телефонной трубки (это был любимый Хайдлем лосьон для бритья – характерная для гробовщиков мешанина запахов, нечто среднее между техническим спиртом и детской присыпкой) так шибал в нос, что мне пришлось отстранять ее от лица, пока я ждал ответа Сьюзи.

К телефону подошла Бо. Она спела мне песенку, а потом расплакалась и спросила, когда я буду дома. Я услышал слова Сьюзи «через четыре ночи» и ее обещание в то же утро сходить с дочкой в парк, если та сейчас передаст трубочку маме.

Сьюзи рассказала, что накануне встревожилась после приема у гинеколога. Мелочи. Ничего серьезного. Но все равно страшно. Когда я спросил Сьюзи, почему сразу не позвонила мне, она заплакала. Сослалась на мою занятость, на разбухание счетов за телефонные разговоры, на нежелание меня беспокоить. Вероятно, какие-то ранние симптомы. В сущности, мелочи.

Я записал диагноз, чтобы почитать специальную литературу.

Пока ничего особо серьезного, заверила Сьюзи. Врач не волнуется, я и подавно.

И снова заплакала.

Когда приехали Хайдль и Рэй, я умолчал о разговоре с женой, поскольку вообще не имел привычки рассказывать Хайдлю о своей семейной жизни. Утро было на исходе, я печатал, а Хайдль читал газету, когда в дверь постучали и секретарша Джина Пейли передала мне сложенную записку.

Я открыл ее. В ней от руки вывели:

Киф! Получил твое сообщение о суде. Не надо представлять проект завтра. Просто напиши отличную книгу как можно скорее. Дж. П.

Что нужно Джину? – спросил Хайдль, опуская газету на стол.

Это не от Джина, сказал я.

Он пристально посмотрел на меня. Я запаниковал.

Это от жены, сморозил я.

Ты знаешь, процедил он, поднимая газетный лист со своего стола и впиваясь в него глазами, мне было бы приятно познакомиться со Сьюзи и, тут он сделал паузу, возвращая страницу на стол и округляя губы, прежде чем выпалить это слово, как пулю, с Бо.

Я вздрогнул от неожиданности. Как он узнал ее прозвище? Откуда?

Да, услышал я опять его голос.

Несмотря на мои опасения, на все попытки оградить свою личную жизнь, Хайдль, как я теперь понял, медленно, но верно накапливал сведения обо мне.

Думаю, было бы так интересно… – сказал он.

Я всеми силами старался не показывать, насколько меня это задевает и нервирует.

…познакомиться с твоей дочерью.

Я не выдержал. То ли от страха, то ли от злости – не знаю.

Бриджид, сказал я сухо. Ее зовут Бриджид.

Красивое имя, заметил Хайдль. А Сьюзи? Сколько ей осталось до близнецов? То есть роды, по всей видимости, уже не за горами. И вам, конечно, тяжело, учитывая, что ты здесь, а она… там.

Он меня доконал. Истекли две недели командировки, а у меня всего и было, что кое-какие заметки да несколько разрозненных фрагментов, но ничего такого, что по своей весомости хотя бы приближалось – будь то у меня в голове или на бумаге – к плану книги. Без всякого повода мне припомнились зловещие рассказы про бухгалтера Бретта Гаррета, тень необъяснимого исчезновения которого по-прежнему висела над Хайдлем, совершенно не склонным опровергать возникающие подозрения.

Киф, я тут думал… точнее, не только думал. Сегодня я сказал Пейли, что было бы целесообразно откомандировать меня в Тасманию вместо того, чтобы гонять тебя туда-обратно. Тогда ты сможешь быть рядом со Сьюзи.

Этого не требуется, отрезал я. Сьюзи прекрасно себя чувствует.

О нет, отнюдь, возразил Хайдль. Как ее здоровье, Киф?

Я запаниковал. Что он разнюхал?

У тебя масса забот, Киф. Пейли согласен.

Согласен с чем? – уточнил я.

Что мне, пожалуй, лучше заканчивать книгу в Тасмании.

Это лишнее, запротестовал я.

Это необходимость. Поверь, Киф. Так нужно. Мы сможем работать, где тебе удобно: хоть в моем гостиничном номере, хоть у тебя дома – в любом месте, где легче пишется.

Вы очень любезны, сказал я, но мне удобно здесь.

Да и мне было бы не вредно познакомиться с твоей семьей, чтобы лучше узнать тебя, продолжал Хайдль. Как чувствовала себя Сьюзи сегодня утром, когда ты ей звонил?

Я продолжал печатать.

Прием у гинеколога, напомнил Хайдль. Каковы симптомы?

Уставившись на экран, я прятал лицо. Он не может знать. И тем не менее, говорил я или молчал, смотрел на него в упор или отводил взгляд, между нами в любом случае нарастало мрачное соучастие, приближавшее какую-то беду, по поводу которой у меня зародились пока только смутные опасения.

Преэклампсия, произнес он. Хорошего мало.

Началось.

Ведь это не простое недомогание, не унимался Хайдль.

Он постепенно брал надо мной власть.

Я испробовал новый подход к постановке вопросов.

Данное обстоятельство мне нужно уточнить, сказал я. Даже если оно не войдет в книгу.