Книга Игра в классики, страница 73 – Хулио Кортасар

— Какая мерзость, — сказала сеньора.

«То, что я считаю реальностью, — подумал Оливейра, прислонившись к доске и поглаживая ее поверхность, — есть принаряженная витрина, которая сверкает на протяжении пятидесяти или шестидесяти веков благодаря усилиям чьих-то рук, чьего-то воображения, чьих-то компромиссов, соглашений и тайных свобод».

— Горбатого могила исправит, — сказала сеньора в черном.

«Считаешь себя центром мироздания, — подумал Оливейра, стараясь поудобнее ухватить доску. — На самом деле ты идиот, каких мало. Быть центром так же невозможно, как оказаться везде одновременно. Нет никакого центра мироздания, а есть только бесконечное взаимопроникновение влияний, волнообразное движение материи. На протяжении ночи я представляю собой неподвижное тело, а на другом конце города рулон бумаги превращается в утренний выпуск газеты, в восемь сорок я выйду из дома, а в восемь двадцать газета поступит в киоск на углу, и в восемь сорок пять моя рука и газета встретятся и начнут совместное движение в воздухе, на расстоянии метра от пола, в едущем трамвае…»

— Что-то дон Бунче никак не закончит принимать больного, — сказала сеньора в черном.

Оливейра поднял доску и втащил ее к себе в комнату. Травелер делал ему знаки поторопиться, и, чтобы унять его, он дважды пронзительно свистнул. Веревка лежала на шкафу, пришлось ставить стул и доставать ее оттуда.

— Может, поторопишься немного? — сказал Травелер.

— Да, да, сейчас, — сказал Оливейра, высовываясь в окно. — Ты хорошо укрепил свою доску, че?

— Мы запихали ее в ящик комода, а сверху Талита положила Энциклопедический самоучитель Кильета.

— Неплохо, — сказал Оливейра. — А я на свою сторону положу годовую подписку бюллетеня Statens Psykologisk-Pedagogiska Institut, который выписывает Хекрептен неизвестно зачем.

— Чего я не понимаю, так это как мы их соединим, — сказал Травелер и стал двигать комод, чтобы доска немного высунулась из окна.

— Вы похожи на двух ассирийских вождей, которые таранами разрушали крепостные стены, — сказала Талита, которая недаром была владелицей энциклопедии. — Эти книги, которые ты назвал, немецкие?

— Шведские, чучело, — сказал Оливейра. — Там речь идет о таких вещах, как Mentalhygieniska synpunkter i fӧrskoleundervisning. Это великолепные слова, вполне достойные такого парня, как Снорри Стурлуссон, которого так часто упоминают в аргентинской литературе. ^[491] Похожи на нагрудный крест с изображением сокола в виде талисмана.

— Или на вихрь норвежской вьюги, ^[492] — сказал Травелер.

— Ты действительно образованный человек или только прикидываешься? — спросил Оливейра с удивлением.

— Не стану утверждать, что цирк не отнимает у меня времени, — сказал Травелер, — но всегда должно найтись время, чтобы во лбу загорелась звезда. ^[493] Насчет звезды это у меня всякий раз, когда я вспоминаю о цирке, просто болезнь какая-то. Откуда я это взял? Ты не знаешь, Талита?

— Нет, — сказала Талита, пробуя, прочно ли закреплена доска. — Может, из какого-нибудь пуэрториканского романа.

— Самое неприятное, что на самом деле я знаю, где я это вычитал.

— У какого-нибудь классика? — подсказал Оливейра.

— Не помню, в чем именно там было дело, — сказал Травелер, — но книга незабываемая.

— Это заметно, — сказал Оливейра.

— Наша доска в полном порядке, — сказала Талита. — Только я не могу понять, как ты собираешься их соединить.

Оливейра размотал веревку, разрезал ее пополам и одной половиной привязал доску к пружине кровати. Когда он пололсил край доски на подоконник, кровать поехала вперед, и доска стала раскачиваться, как коромысло, постепенно опускаясь на доску Травелера, а ножки кровати тем временем поднялись на пятьдесят сантиметров от пола. «Вся беда в том, что они будут подниматься все больше, когда кто-то будет на мосту», — подумал Оливейра с беспокойством. Он направился к шкафу и стал двигать его в направлении кровати.

— Ты что, недостаточно укрепил доску? — спросила Талита, которая сидела на подоконнике своего окна и наблюдала за действиями Оливейры.

— Повышенные меры предосторожности, — сказал Оливейра, — во избежание несчастного случая.

Он подтолкнул шкаф к самой кровати и стал его наклонять. Талита была восхищена физической силой Оливейры так же, как ловкостью и изобретательностью Травелера. «Ни дать ни взять двое первобытных», — подумала она с нежностью. Доисторическая эпоха всегда казалась ей прибежищем мудрости.

Шкаф набрал скорость и с силой обрушился на кровать, так что задрожал весь дом. Снизу послышались крики, и Оливейра подумал, что его сосед турок, должно быть, получил в этот момент хороший заряд шаманской силы. Он поправил шкаф и сел верхом на доску, естественно с той стороны, которая была внутри дома.

— Сейчас она выдержит любой вес, — объявил он. — Никакой трагедии не произойдет, к разочарованию девушек с первого этажа, которые нас так любят. Для них во всем этом нет никакого смысла, если кто-то не разобьет себе башку об асфальт. Такова жизнь, как они говорят.

— Ты свяжешь доски своей веревкой? — спросил Травелер.

— Видишь ли, — сказал Оливейра, — ты прекрасно знаешь, что я страдаю боязнью высоты, у меня голова кружится, даже когда я поднимаюсь по лестнице. Сказать при мне слово «Эверест» все равно что выстрелить мне в поясницу. Я испытываю отвращение ко многим людям, но альпиниста Тенцинга ^[494] просто не выношу, поверь мне.

— Это означает, что соединять доски придется нам, — сказал Травелер.

— Видимо, так, — сказал Оливейра, закуривая сигарету «43».

— До тебя дошло? — сказал Травелер Талите. — Он хочет, чтобы ты добралась до середины мостика и обвязала его веревкой.

— Я? — спросила Талита.

— Ну да, ты же слышала.

— Оливейра не говорил, что мне нужно добраться до середины моста.

— Он этого не говорил, но так следует из его слов. И вообще, будет как-то элегантнее, если мате передашь ему ты.

— Но я не умею завязывать веревки, — сказала Талита. — Вы с Оливейрой умеете вязать узлы, а у меня они всегда развязываются. Вернее, даже не завязываются.