Книга Кровь пьют руками, страница 34 – Генри Лайон Олди, Андрей Валентинов

Одно скверно: не было у меня сейчас никакого настроения Новый год справлять.

— Ой, кто это к нам на праздник пришел! — умильно всплескивают широкими рукавами, откуда сыплются снежинки, все три Снегурочки разом. — Да это ж мальчик Олеженька и мальчик Иеронимушка! Ой, а сколько детишек вокруг собралось! (Ну конечно, от этих зараз ни в сортире, ни в трубе не спрячешься: все насквозь видят.) Настала пора хороводы водить, песенки петь! А вот и елочка наша! — Снегурочки дружно оборачиваются к уцелевшей одинокой ели.

Мы с «мальчиком Иеронимушкой», который давно в Деды Морозы годится, украдкой переглядываемся — и одинаково кривимся: вот ведь взялись на нашу голову!

Как бы парламентера не отпугнули… Начинаю тихонько бормотать, как давным-давно учила тетя Лотта: «Иду ногами, трясу не рогами, мету не хвостом, бью не хлыстом…»

Красавицы хитро смотрят на меня, прыскают в ладошки.

«…не полем, не долом, не штанами, не подолом, несу не росу — святую слезу…»

Шиш вам! -в смысле, не вам, а мне.

Не помогает.

Сверху долетает негромкий свист — небось наблюдатели Снегурочек заметили и решили нас предупредить. Вовремя, нечего сказать! Чем они там смотрят?

— Раз, два, три, елочка, гори! — радостно провозглашают тем временем Снегурочки, простирая руки к злополучному дереву.

И елочка вспыхивает. Мерцающим голубым огнем без дыма, отчего в яру сразу становится светлее. От горящей елки, вопреки ожиданиям, веет холодом — и одновременно я вижу, как чернеет, скукоживаясь в ледяном пламени, короткая темно-зеленая хвоя. Кажется, именно это зовется «ведьминым огнем»…

— Что ж вы, дети, не пляшете, хороводы не водите? — Снегурочки вновь оказываются рядом с нами, и я поражаюсь однообразию их репертуара. — Аль не весело вам, аль не радостно?

Нам радостно.

Ближайшая красавица с отмороженной, навсегда застывшей на губах улыбкой делает шаг ко мне; явное намерение увлечь меня в танец просто написано на восковой маске.

И ответно в моем мозгу возникает картина. Слова цепляются за слова, они в начале, в середине, в конце, бегут вольным табуном по степи, белыми гребнями по сини волн… Другой мир распахивается передо мной, лубочно-яркий, карнавальный, плеснув в лицо запахом трав и душистой хвои. На этот раз я не собираюсь сдерживаться, превращать все в пустую шутку; я делаю невидимый другим шаг — и вот я уже там.

Эта сказка была написана не мной, она пришла к нам из седой старины задолго до моего рождения — но сейчас это моя сказка, и устыдитесь, неверующие!

— Эй, девки, хорош хоровод-то водить, давайте-ка лучше через костер прыгать!

Чернобровый парень — красный кафтан, широченные шаровары, зеленого атласа заправлены в сафьян щегольских сапожек — залихватски подкрутил буйный чуб, сбил на затылок шапку.

— Отчего б и не потешиться? — весело откликнулась одна из девок, разрывая круг. — Ты, Лель, костер только пожарче пали, а то через него и кочет перескочит!

Смех, визг, смолистый факел ныряет в груду сухого хвороста. Мгновение, и пламя с треском взвивается до небес, словно и впрямь стремясь лизнуть пронзительно-голубое полотнище, раскинувшееся над головами.

— Ой, держите меня!

Визг, смех, летящими на огонь бабочками взмывают над костром цветные сарафаны, и самые молодые из парней не упускают случая с замиранием сердца заглянуть туда, под них…

— А ты что стоишь невесела? Аль боишься? Кто ж тебя такую замуж-то возьмет? Глаза девушки неестественно блестят. Слезы? Лед?

Она молча разбегается, прыжок — и тоненькая фигурка, плеснув подолом, на миг зависает в воздухе; жадные, жаркие языки, пламени тянутся к ней…

Весьма чувствительный толчок под ребра выбрасывает меня обратно. Картинка мгновенно тускнеет, становится плоской, ненастоящей, как плохая фотография, — и пламя быстро пожирает ее, превращая в легкий рассыпчатый пепел.

Снегурочки, сбившись вместе, ошарашенно пятятся от нас, и впервые в их холодных глазах мелькает что-то человеческое.

Страх.

И еще: отблески того веселого огня, который минутой раньше едва не принял их в свои объятия. Сейчас Снегурочки выглядят совершенно несчастными, напоминая обычных перепуганных девчонок. Ну и пусть идут себе, если все поняли.

Вот только почему старый Сват-Кобелище не на них смотрит, а мне через плечо?

Оборачиваюсь.

И вижу: по склону не спеша спускается человек.

Не спеша.

По склону.

По обледенелому склону высотой добрых тридцать метров.

Идет себе, как по асфальту, — ровно, легко, не глядя под ноги, не пытаясь ухватиться за что-нибудь руками; остановись! поскользнешься! упадешь!.. куда там!

Идет.

Человек, в бежевой куртке и белых брюках, уже в самом низу склона. Вот он наконец ступает на ровное место — и прежней расслабленной по-.ходкой направляется к нам. Из-за светлого одеяния да еще благодаря удивительному спуску наши наблюдатели, видимо, его и проморгали. Или не проморгали? Ведь свистели! Я еще тогда подумал: это они насчет Снегурочек спохватились! Впрочем, не важно.

Встреча вот-вот состоится.

И тут Снегурочки неожиданно вновь оживают.

— Ой, кто это к нам на праздник пришел! — Вся троица оборачивается к новоприбывшему, начиная скользить ему навстречу. — Да это же мальчик Коленька! А любишь ли ты, Коленька, в загадки играть?

— Люблю, — широко улыбается человек, подходя ближе и останавливаясь перед Снегурочками.

В свете догорающей елки его лицо кажется мне смутно знакомым.

— И загадки люблю, и вас люблю, Снегуроньки мои дорогие! Дайте-ка я вас расцелую от всей души!

Он что, придурок?! — или приезжий, как магистр?!

Давно горло не полоскал?!

Однако крикнуть, предостеречь я не успеваю: человек делает шаг вперед, и ближайшая Снегурочка оказывается в его объятиях. Поцелуй длится долго, очень долго, у меня у самого перехватывает дыхание — когда я замечаю, что Снегурочка уже не обнимает человека в бежевой куртке, а, наоборот, судорожно пытается вырваться из его цепких объятий.

Две ее подруги, бросив пленницу на произвол судьбы, испуганно пятятся прочь, как пару минут назад — от нас с Ерпалычем.

То ли мне это кажется, то ли действительно вокруг парламентера возникает призрачный светящийся ореол, Снегурочка в его объятиях виснет без чувств, ее очертания плывут, тают… Она действительно тает! В следующее мгновение на землю из рук человека оседает с тоскливым, безнадежным всхлипом февральский сугроб — чтобы растечься лужицей талой воды.

Ореол медленно гаснет. Человек оборачивается к двум оставшимся Снегурочкам -но на их месте кружится, метет снежный вихрь, в котором исчезают обе стройные фигуры. Нас обдает холодным дыханием, пригоршня снежинок ударяет в лицо… тишина.