Онлайн книга «Идеальное несовершенство»
|
– Ах, значит, и ты полагаешь, что он не просто существует, а – реагирует. – А есть другое мнение? Манифестация Словинского потерла плечи, словно охваченная внезапным холодом. Присела на пятках под стеной беседки. Замойский хотел положить ногу на ногу, сдержался. Женщина рассеяно смешивала с песком рассыпанные драгоценные камни. – Мы называем его Сюзереном, – отозвалась она наконец. – Спонтанная либо искусственная форма комплексных сбоев Блока. В разрезе единичного Плато это лишенное содержания и цели скопление Стоков густого хаоса – как двухмерный разрез мозга показывает только бессмысленные вспышки на глее и нейронах. Но в Блоке… Она взглянула на него. – Такая гипотеза, – причмокнул он. – Именно. Они улыбнулись друг другу в немом понимании. Противоречивые интересы, различающиеся ментальности, неравные позиции – и все же: симпатия. Уж такая создалась атмосфера, конвенция реакции между ними: если даже обман, ложь (поскольку – а мог ли Адам ому верить?), даже если удар в спину – то такой же: с полуусмешкой и уверенностью в шутке из уст побежденного. Он уже не прикидывал, какая это манифестация: биологическая, наноматическая, платовая. Впечатление победило окончательно. Фоэбэ, думал Замойский, это человек; несомненно человек. Кто-то больший – несомненно; но также и человек, содержит человечность в себе. Вероятно, точно так, как логическая инклюзия содержит в себе фоэбэ. А предельная инклюзия – все. И если уж я попал в мир такой парадигмы, приходится жить по ней; жить, думать. Вверх! На Плато! Может ли контракт со Словинским дать мне достаточно денег для выкупа собственных Полей Плато, чтобы уже не полагаться на оэс «Гнозиса», их гостеприимство и их Патриков Георгов? Он спросил об этом манифестацию. – Я могу продать тебе целое Плато, – ответила она. – Почти такое же хорошее, как у Цивилизации Homo Sapiens. – Меня вполне удовлетворяют Поля на ее Плато. – Без проблем. – Как долго действовало бы такое соглашение? – Это дело договоренностей. Прежде всего важно было бы только время твоего фактического присутствия на Плато. Я бы также настаивалу на возможности продления. Базовый срок: мегапентин. – Что? – Это мера а-времени. – Все эти игры со временем — – Понимаю. Они могут казаться несколько дезориентирующими для стахса из двадцать первого века. – Здесь, я полагаю, – Замойский махнул рукой на небо/солнце, – мы не релятивизированы. – Ты бы почувствовал. Скорость твоего восприятия и реакции, стахс, ограничены законами твоей биологической реализации. Если бы ты находился здесь именно в ней, а не только манифестацией посредством Плато, все было бы иначе – френ в пустышке процессировал бы настолько же быстро. Но так? – И все же, это твой Порт, фоэбэ? – Точнее говоря, это не Порт, но инклюзия. Абсолютный отрез. Он заморгал. – Ну да, такое объясняет это проклятущее солнце. А чего еще ожидать от дачи мета-физика, верно? Немного покопалусь в законах, верно? Но, полагаю, выгодней было бы встречаться непосредственно на Плато, в каких-нибудь чувственных конструктах… – Скажем так: я несколько — – Что происходит? – У нас гость. Оска. Последняя фраза была обращена уже к столпу пыли, что пробился сквозь куртины водяного тумана и в этот миг конфигурировался перед глазами манифестации Словинского и Замойским в образ молодой женщины в длинном сари, с множеством золотых и серебряных браслетов на руках, со светлой драгоценностью в ноздре. – Стахс Адам Замойский, – представилу их друг другу Словинский. – Оска Тутанхамон, независимая открытая инклюзия. Не зная, как ему надо себя вести, Замойский на всякий случай повел себя предельно вежливо: встал, поклонился, протянутую ему руку принял бережно и поцеловал. Когда он распрямился, настроение уже изменилось. Обе манифестации женщин перескочили на противоположные полюса поведения: Словинскогу – прожигала индуску взглядом; Тутанхомону – гляделу из-под полуопущенных век с нарочитым презрением, как к фоэбэ, так и к стахсу. Когда бы фоэбэ и инклюзия манифестировались шире, распорошенные в воздухе капельки воды наверняка бы замерзли на лету. Что-то случилось, понял Замойский. За ту долю секунды, пока я не смотрел. Потому что там, на Плато, в инклюзиях и Портах Словинского – прошли часы, дни, а может и годы. Может тысячелетия. Еще одна колонна пыли пробила туманные завесы. Никто уже ничего не говорил. Адам тоже ждал молча, просто отступив в тень. Отчаянно пытался вспомнить, что об обслуживании Плато рассказывали ему Анжелика и Георг. Если бы он сейчас позвал вслух Патрика – информация о призыве пробилась бы к секретарю Макферсона в оэс Фарстона? Каковы мудры для выхода из Плато? Показывала ли Анжелика ему хоть какие-то? Что здесь происходит? Воздух густел в морозе жгучей ненависти. Из второго смерча сгустился низенький азиат в китайской одежде. Замойский его узнал: это он бил перед Георгом поклоны лбом в пол террасы после убийства Джудаса. Императорский мандарин – так ведь? Все смотрели на Замойского. – В заботе о Цивилизации, – отозвалась манифестация Тутанхамону. – Адам Замойский: ты не человек. Ты не человек. Ты не человек. – Я слышал, – сказал мандарин. – Я слышалу, – сказала манифестация Словинского. – Фоэбэ, – поклонилась манифестация инклюзии. – Ваше Величество. После чего рассыпалась в прах и пыль – развеял ее ветер, смыла искусственная роса. – Это прозвучало почти как вызов на дуэль, – с усилием засмеялся Замойский. – Это и был вызов на дуэль, – заявила манифестация Словинского и пнула, уронив, раковину под самые пальмы. При этом поранила себе стопу и теперь подпрыгивала на одной ноге, ярясь – такое полукомичное поведение манифестировалу Адаму и Императору. – Стахс, – обратился мандарин к Замойскому. – Великая Ложа хотела бы встретиться с тобой в ближайшее удобное время. Мое почтение. Удачи. Император будет следить. И тоже отошел в небытие. Тяжело усевшись и опершись о стенку беседки, Адам с упреком взглянул на темнокожую женщину. – Милосердия, – простонал, – это же какой-то нелепый кабуки. Королевство за суфлера! – Моя вина, – призналсу Словинский. – Я впустилу Тутанхамону без твоего согласия, стахс. Но ону заранее зналу о тебе, хотя никогда ранее не использовалу такой тактики; никогда никого не вызывалу. Ону представилу другую цель своего визита, совралу мне. И все же я признаю: это моя вина. |