Онлайн книга «Песни Петера Сьлядека»
Дождались: ударил птичий клин в сторону овражного Бульчика. Копьем. – Двое Сторцев осталось… – Значит, скоро третий родится… – Верно говоришь… Оглянулись яблонцы друг на друга. Особенно же пристально на баб глядели, которые на сносях. Кому судьба выпадет?.. * * * – Наелся? – спросила Мирча Хортица, женщина, одетая в темное. И, дождавшись благодарного кивка, ушла. Петер глядел ей вслед: вот она скрывается за возами, вот поверх тюков видна ее шляпа с узкими полями… Все время казалось, что должно произойти страшное. Эхо ужасного конца Мирчи Сторицы, конец дивной истории, аукнувшийся эхом прошлого крика здесь и сейчас. Птицы с неба. Молния, трещина в земле. Рой диких ос. Закономерный и трагический финал. Нет, ничуть не бывало. Меланхоличные волы трясли рогами, жуя жвачку, ярмарка затихала, падала в усталый, безголосый вечер… А на лютниста уже бросал косые взгляды хозяин здешней обжираловки, устроенной без затей, на свежем воздухе. Трагедия откладывалась. Мертвецы вставали, раскланивались и шли ужинать. Сыт до одурения, Сьлядек думал о странном. Сытым о таком думать несвойственно. А голодным вообще только хлеб на уме. Вот интересно, полюбит ли голодный сытого, если… Лгут, будто от любви до ненависти – один шаг. Там и шага-то нету. Ненависть баюкает, пеленает, подарки носит; любовь волком смотрит, нож за пазухой лелеет. Друг дружке сторицей воздают. Чувствуя, что лишается рассудка, бродяга затряс головой. – Наелся? Ну и скатертью дорожка… Это был хозяин. Рябой, голый до пояса детина глядел без приязни. Часто-часто моргал, хмурился. Словно жалел потраченного харча, прикидывал: не сунуть ли руку по локоть в глотку чужаку, не вытащить ли обратно зря потраченное добришко?! – Эта женщина? – спросил Петер, вставая. – Вы ее знаете? – Женщина? – удивился рябой. – Какая? Здесь баб много, разве всех упомнишь… – Ну, со мной сидела! За меня платила! – С тобой, за тебя… Ум жиром заплыл, дурик? Ты же мне пять грошей дал! Запамятовал?! – Была баба, – вмешался горбун-сыродел, утирая с усов пивную пену. – Толстая. Вымя коровье, зад… Первое чудо света. В сарафане. Сбоку встрял изрядно пьяный возчик: – Ерунду порешь, горбатый! Вымя ему… Тощая она была, карга. Нос крючком. Или нет, это я по пути каргу встретил… Хозяин, поджарь карасиков! – Пять грошей? Я тебе дал?! Покажи! Петер грозой надвинулся на хозяина, но рябой не сплошал. Взял и показал. Пять грошей. Пять стертых, тусклых, честных монеток. Под хохот собравшихся: они впервые видели, чтобы человек требовал предъявить уплаченные им же самим деньги. Обычно случается наоборот. И захохотали вдвое громче, когда дурила-однозимец, подхватив свою бренчалку, кинулся за возы. Наверное, счастье догнать хотел. Она стояла возле телеги с репой. Высокая. Строгая, одетая по-мужски. Разговаривая с пожилым крепышом; во время разговора крепыш постоянно дергал себя за редкую льняную бороденку. Найдет серебряный волос и дернет: поди прочь! Напрасное дело: слишком густо взошла седина. «Боженка ждет… – донеслось до Петера. – Цыплят напекла, в сметане! со щавелем!.. Идем, Мирча, Боженка рада будет…» Едва Сьлядек подбежал, крепыш умолк. Оглядел бродягу с ног до головы, как бы прикидывая: дать в глаз или так сгинет? Насупил косматые брови, заложив на переносье чудную складку: отпечаток детской пятерни. – Чего надо? – неприветливо осведомился он. – Счастья? Иди, иди, здесь не подают. Здесь поддают… Мирча тронула грубияна за плечо: – Не обижай парня, Ченек. Это он Иржеку завидовал, я тебе говорила. Он сегодня уплывет, с плотогонами. Ведь уплывешь, бродяга? Тебя возьмут, плотогоны нынче добрые. Да и Иржеку ты угодил, значит, воздастся. – Уже… воздалось. Ты накормила… – Это пустяки. Петер сглотнул ком, некстати забивший горло. – Вас не может быть, – убежденно сказал он, указывая пальцем по очереди на Мирчу Хортицу и крепыша Ченека. Два раза указал, для верности. – Вас не должно быть. Вас нет. Я умираю от голода, и вы мне чудитесь. – Нет нас. И не было. Умирай себе на здоровье. – Вас нет! – Хорошо. Успокойся. Нет – значит, нет. Но пока мы здесь… пока мы есть, даже если нас нет!.. Мирча Хортица сделалась очень похожей на суку-охотницу, которой осталось два-три прыжка до загнанной добычи. Зубы оскалены, шерсть дыбом, меж клыками течет жаркая слюна. Вот-вот вцепится. – Слышите?! – Она грозила кулаком небу, ногой топтала землю, ища врага и не находя. – Эта зараза никогда не выйдет за Межу! Никогда! Если у вас хватило подлости! издевки! злорадства! – то у нас хватит и времени, и сил! Не замечаете нас? Умыли руки?! Ладно… Но Межа останется навеки! Петер отступил назад: – Вы сторожите Межу? – Нет. Мы и есть Межа. – Я не понимаю… – И не надо. Бывают вещи, которые лучше не понимать, а принимать. Или просто знать: ни один Сторец или Сторица не выйдут в мир за очерченный предел. Земле вполне хватит единственного села, где живут счастливые люди. Даже этого много, если честно… Иди, парень, к плотогонам, они тебя возьмут с собой. Уходя, сделав шаг, другой, третий, Петер Сьлядек обернулся. Они никуда не делись: Мирча и Ченек. Беспокойные души, сторожа границы, слабые сильные люди, кто не выдержал испытания жестокостью любви и угодливостью ненависти. Игрой с коварным, сверхчеловеческим названием «Аз воздам». Или, напротив, те, кто выдержал с честью. Выиграв там, где выигрыш невозможен, упав на Меже зернами непроходимого, неподкупного частокола. – Можно я сыграю для вас? – спросил бродяга. – На удачу? – сощурился Ченек, копаясь в бороде. – Нет. Просто так. Ченек озадаченно хмыкнул, а Мирча рассмеялась. – Играй, – разрешила она. – Цыплята, – напомнил Ченек. – Стынут… – Ничего твоим цыплятам не сделается. Играй, музыкант! Танцевать хочу… Весь дальнейший путь Петера Сьлядека был легким и счастливым. Он не всегда знал об этом, не всегда верил, но это было правдой. Баллада веры Когда я от тебя куда-то денусь И растворюсь в безвидности; когда, Качнувшись на ребре, – не в масть! не впрок! — Мир упадет под ноги стылой решкой, А небо распахнется рваной брешью, И притворится рок кублом дорог; Когда мы бросим мимолетный взгляд, Как от барьера в лоб бросают пулю, Когда мы проморгаемся вслепую, |