Книга Восемь обезьян, страница 32 – Наталья Александрова

И тут же поняла, что не могла придумать ничего глупее этого вопроса. Во-первых, мужчина был не в том состоянии, чтобы отвечать на какие-либо вопросы, во-вторых, она и сама видела, что ему разбили голову каким-то тяжелым предметом.

Однако раненый все же отреагировал на ее слова: глаза его чуть шире открылись, и он что-то едва слышно проговорил.

— Что? — переспросила Надежда, склонившись к самым его губам. — Что? Я не расслышала!

— Не… не… ник… — прошелестели губы раненого.

— Что? Племянник?

Рот раненого мучительно скривился, и он повторил:

— Нев… ник…

— Дневник? — скорее догадалась, чем расслышала Надежда, и по тому, как удовлетворенно расслабилось лицо мужчины, поняла, что догадка ее верна. В то же время он из последних сил приподнял левую руку, и Надежда увидела, что в этой руке зажаты несколько смятых желтоватых листков.

Видимо, последние силы раненого ушли на это усилие, и глаза его подернулись бессмысленной пленкой. Он потерял сознание, провалился в беспамятство, из которого мог уже не вернуться.

— Не уходите! Михаил Юрьевич, не теряйте сознания! — вскрикнула Надежда, держа мужчину за руку, пытаясь вытянуть его из беспамятства, как вытаскивают утопающего из проруби, и в то же время свободной рукой нашаривая в кармане свой мобильный телефон. — Не уходите, я здесь, я с вами!

Она удивительно быстро дозвонилась до «Скорой», сбивающимся голосом обрисовала ситуацию. Диспетчер взволновалась, сказала, что бригада приедет очень скоро.

Надежда, по-прежнему не отпуская руку несчастного, нашла рядом на полу сброшенное с вешалки пальто, сложила его валиком и подсунула под голову раненому, хотя понятия не имела, можно ли это делать. Но она представила, как неудобно ему лежать на холодном полу, да еще и голова запрокинута, и подложила пальто.

Она сидела рядом с ним на полу, не отпуская его руку, и непрерывно говорила, как будто ее голос был единственной ниточкой, удерживающей его среди живых.

Наконец в дверь позвонили.

— Входите, не заперто! — крикнула Надежда.

Дверь распахнулась, и в прихожую вошла большая, рослая и плечистая женщина в голубой медицинской униформе, за которой просочился тщедушный мужичок, должно быть, санитар. В прихожей сразу стало тесно, как в метро в час пик.

— Ну, что тут у нас? — спросила огромная женщина громогласным, под стать ее размерам, голосом.

— Вот… — Надежда глазами показала на окровавленную голову хозяина квартиры.

— Муж? — коротко осведомилась врач, озабоченно склоняясь над пострадавшим.

— Нет, я его вообще не знаю… то есть мы с ним о встрече договорились, я приехала — и вот тут такое…

— Вы руку-то отпустите!

Только теперь Надежда поняла, что все еще сжимает правую руку раненого. Она не сразу смогла ее выпустить — ее собственную руку свело судорогой.

— Я его держала, чтобы он… чтобы он не ушел… — начала она оправдываться.

— А что — правильно… — одобрила врач, — черепно-мозговое… коктейль номер три…

— Что, простите?

— Это я не вам, это я Анатолию!

Действительно, неказистый санитар уже достал из чемоданчика несколько ампул, сколол их кончики и наполнил шприц. Врач в это время прослушала сердце пострадавшего, подняла веки, посветила в них фонариком.

Надежда перевела дыхание: теперь Михаил Юрьевич в руках профессионалов, она может больше не беспокоиться…

И тут она вспомнила его последние слова, точнее — единственное слово: дневник. Что он имел в виду?

Огромная женщина освободила левую руку пострадавшего, закатала рукав, чтобы сделать инъекцию. Надежда увидела на полу выпавшие из руки Михаила Юрьевича листки и быстрым, незаметным движением подобрала их, спрятала за пазуху.

— Раз вы не родственница, в больницу не поедете! — проговорила врач решительным, не терпящим возражений тоном.

— Но на всякий случай скажите, в какую больницу вы его повезете. Я передам его знакомым.

— В третью городскую, она сейчас дежурная.

— А как она вообще?

— Да нормальная больница! Не волнуйтесь! Вы же сказали, что первый раз его видите!

Надежда промолчала. Ей трудно было объяснить, что пока она сидела рядом с Михаилом Юрьевичем, сжимая его руку, между ними установилась какая-то невидимая, но прочная связь, и она теперь чувствует, что отвечает за него. Врач, однако, что-то почувствовала в ее голосе или взгляде и проговорила усталым голосом:

— Не волнуйтесь, выкарабкается он. Сердце неплохое, да и рана не такая глубокая. Хотя, конечно, голова есть голова…

Анатолий на две минуты исчез и вернулся со складными носилками. Вдвоем с врачом они уложили на них Михаила Юрьевича, вынесли из квартиры. На площадке стояла соседка, которая бросила быстрый взгляд на носилки, потом на Надежду и сообщила врачу, что у нее есть ключ от квартиры и она тут приглядит.

Впрочем, врача это мало волновало. Соседка добавила, что сама позвонит кому надо и привезет в больницу документы. И что Михаил Юрьевич, конечно, человек пожилой, однако дверь кому попало никогда не открывает, стало быть, впустил кого-то знакомого, тот его и угостил ударом по голове, а сам ограбил. При этом соседка очень выразительно покосилась на Надежду.

«Убить Муську мало! — Надежда с трудом сдержалась, чтобы не произнести эти слова вслух. — Вечно она меня в жуткие неприятности втягивает!»

Вслед за носилками она спустилась по лестнице, проследила за тем, как Михаила Юрьевича погрузили в машину и увезли в больницу. Потом она отправилась домой.

И только дома с удивлением обнаружила у себя в кармане стопку смятых желтоватых листков, исписанных непривычно аккуратным почерком.

Приглядевшись, Надежда поняла, что непривычное ощущение от этих листков связано не только с ровным, аккуратным почерком.

Листки эти были исписаны выцветшими зеленоватыми чернилами, каких Надежда Николаевна не видела много лет. Но самое удивительное — записи на них были сделаны по старой, дореволюционной еще орфографии, с ятями, твердыми знаками и другими буквами, названия которых Надежда и вовсе не знала.

Надежда разложила листки на столе и начала читать.

Вася-щипач спустился по ступенькам в заведение Николая Парфеныча и огляделся по сторонам. Подвал, как всегда, был полон клубами пара — от дыхания многих людей и от кипящих самоваров. Из этого пара то и дело выныривали раскрасневшиеся лица половых и осоловевшие от тепла и водки физиономии посетителей. По большей части здесь грелись ломовые извозчики и мелкие разносчики с ближнего Сенного рынка, но было и несколько приказчиков из Серебряных рядов, что возле Никольского собора, и даже два-три мелких спившихся чиновника, один из которых нализался уже порядочно.