Книга Восемь обезьян, страница 43 – Наталья Александрова

Подумав немного, Надежда Николаевна решила, что поможет Алене расследовать это дело, все равно ведь не узнает она фамилию владельца другого номера.

— Хорошо бы соседей поспрашивать, может, кто эту Паню вспомнит? — заговорила она. — Фигурировала в этом деле соседка, а они, знаешь, какие любопытные? Только мне туда идти никак нельзя, чтобы тебя не подводить…

— Съезжу туда, и так начальник велел во дворе поболтаться на всякий случай, — кивнула Алена.

Тут Надежда взглянула на часы и охнула.

— Батюшки, как время-то летит, у меня же суп недоварен!

— Какой еще суп? — Алена вытаращила глаза.

— Рассольник, — на бегу объяснила Надежда, — с индейкой. Ой, сметаны еще купить по дороге…

Несуразный тип в поношенной шинели и в мятом, с поломанным козырьком картузе шел по пустынной Садовой улице. В нем можно было признать спившегося чиновника или разорившегося мелкопоместного дворянина. Шел он ссутулившись, спрятав лицо за поднятым воротником шинели, как будто желая отгородиться от окружающего негостеприимного мира.

С каждым шагом одинокого прохожего Садовая улица меняла свое лицо и характер. Позади него остались угрюмые дома из красного кирпича, опасные, мрачные кварталы, прилегающие к Сенной площади, кварталы, обитатели которых могут прирезать за грош и даже задаром. Впереди сверкали яркие огни Невского проспекта, дома по сторонам улицы становились все богаче и представительнее. И с каждым шагом прохожий становился все увереннее, плечи его распрямлялись, походка делалась тверже и решительнее.

До Невского оставалось всего несколько кварталов, как вдруг из последней темной подворотни выскользнул мальчуган в лохмотьях, в шапке-треухе, сбитой на одну сторону. Встав прямо на пути одинокого прохожего, он выставил вперед замызганную ладошку и тонким, визгливым голосом проговорил:

— Дяденька, дай грошик!

Прохожий попытался обойти маленького попрошайку, но тот с завидной ловкостью переместился, снова оказавшись прямо перед прохожим.

— Дяденька, — повторил он настойчиво, — лучше дай грошик, а то пожалеешь!

Прохожий попятился, еще раз попробовал обойти нахального нищего, но у него и на этот раз ничего не вышло.

— Дай грошик! — проскрипел мальчишка, и глаза его сверкнули. — Не дашь — я братана своего позову! Или хуже того: плюну тебе в морду, а у меня чахотка!

Прохожий вполголоса выругался, запустил руку в карман шинели, долго шарил там, наконец нашел мелкую монету и бросил на землю перед попрошайкой.

Тут же за спиной у мальчугана вырос невесть откуда взявшийся детина лет тридцати, в коротком не по росту армяке и приплюснутой извозчичьей шляпе.

— Ты что же, нехристь, над ребенком измываешься? — проговорил он хриплым, неприязненным голосом. — И всего-то грош подал, так еще на землю бросил, чтобы ему в потемках ползать, грош твой искать? Сразу видать — креста на тебе нет!

Прохожий отступил, завертел головой, должно быть, прикидывая, как бы ловчее обойти шпану и добраться до освещенных и людных кварталов. В голове его сложился план побега, он пригнулся и бросился вперед, но когда детина встал на его пути, он резко изменил направление и метнулся в сторону, как заяц. И почти уже обошел неприятеля, но в последний момент гнусный мальчишка бросился ему под ноги. Прохожий споткнулся об него и рухнул лицом в грязь.

— Отбегался, болезный? — прохрипел, встав над ним, детина. — Отбегался! Покажи-ка, что у тебя в карманцах?

Прохожий, однако, не собирался сдаваться без боя. Он перекатился на бок, свернулся калачиком, потом резко вскочил. В руке у него появилась короткая узкая плетка, которой он замахнулся на детину.

Но число его противников с каждой минутой росло. Теперь за спиной у него появился крепенький узкоглазый старичок в продранном кожухе, с суковатой палкой в руках.

— Ишь ты, какой прыткий! — проговорил этот старичок и ударил прохожего своей палкой по ногам. Тот удивленно охнул, покачнулся и упал на колени.

Тем временем его плетка жила своей собственной жизнью. Она скользнула на землю, бесшумно подползла к детине в армяке и обвила его ноги.

— Это что за нечисть? — вскрикнул тот испуганно. — Никак у него змеюка! Свят-свят-свят!

— Не дрейфь, Микола! — подал голос старичок, огрев своей палкой прохожего. — Не родился еще такой фраер, чтобы нас с тобой на кривой козе объехал!

Ожившая плетка тем временем стянула ноги детины с такой силой, что он упал на землю. Лицо его стало белым от страха, и он истошно заверещал:

— Помоги, дядя Митрофан! Погубит меня эта змеюка! Как есть погубит!

— Ишь ты, прыткая какая! — Старичок вперевалку подошел к перепуганному детине и ткнул удивительную плетку своей палкой. Плетка переползла на палку, освободив ноги детины. Старичок с неожиданной для его лет ловкостью схватил мешок, стряхнул в него плетку и тут же завязал его.

— Ты прыткая, — удовлетворенно проговорил старичок, — да мы-то еще прытче!

Однако, пока старичок разбирался с удивительной плеткой, хозяин этой плетки, одинокий прохожий в поношенной шинели, тихонько поднялся на ноги и, слегка прихрамывая, припустил в сторону Невского проспекта. Однако далеко он не ушел: на пути у него снова невесть откуда появился знакомый уже маленький оборвыш. Встав перед прохожим, он хмуро набычился и пробасил:

— Это куда ж ты намылился, дяденька? Мы же с тобой, кажись, еще не поговорили!

— Пошел ты куда вон, маленький человек! — проговорил прохожий. — Я с тобой никогда не хотеть говорить!

— Ишь ты, никак немец! — ухмыльнулся мальчишка. — А только мне это без разницы!

— Пошел ты чтобы вон! — повторил прохожий и пнул мальчишку ногой.

Однако тот весьма ловко увернулся, поднырнул под руку и клещом вцепился в ногу прохожего. Тот выпалил какие-то непонятные слова и сунул руку в карман шинели, видно, за своей замечательной плеткой, но тут вспомнил, что плетки у него нет, и тогда попросту схватил мальчишку за волосы.

Мальчишка взвизгнул, и тут в руке у него лунным серебром сверкнуло лезвие бритвы. Маленький шпаненок взмахнул этим лезвием почти не глядя и попал своему противнику прямо по горлу. Тот выпучил глаза, захрипел, схватился за горло, словно пытаясь остановить обильно хлещущую кровь, и повалился на тротуар. Ноги его несколько раз судорожно дернулись, как будто он пытался куда-то бежать, и наконец он окончательно застыл, глядя в свинцовое небо пустыми, бессмысленными глазами.

Мальчишка наклонился над убитым, деловито проверил его пульс, потом крикнул своим подельникам:

— Дядя Митрофан, Микола! Кажись, издох этот фраерок. Кажись, оприходовал я его.

Старичок вперевалку, загребая кривыми ногами, подошел к трупу, неторопливо удостоверился, что тот не подает никаких признаков жизни, и кивнул:

— Готов, болезный! Ловко ты его, Ванята! Ну, теперича смываться надо, а то как есть загремим на каторгу.