Онлайн книга «Смерть перед Рождеством»
|
Я поднялся, подошел к окну. Над Стокгольмом занимался рассвет. Мне нужно было с кем-нибудь поговорить, нужно было куда-то двигаться. * * * Все началось уже во время нашей первой встречи в клинике Святого Георгия; я и сам не заметил, как втянулся в это необратимо. Я должен был сразу обо всем догадаться, понять, что не случайно ввязался в эту войну, в которой, как я чувствовал, должен потерпеть поражение. – Завязать не планируешь? – спросил Грим. – Что ты имеешь в виду? – Ну… все это. – Он кивнул на тубус с таблетками в моей руке. Собственно, я и не думал ничего от него прятать. – Я много думал об этом, – ответил я. – А Сэм знает? – Нет. – А если узнает? Я вздохнул. – Понятия не имею, как она отреагирует. – Хмм… – Что это значит? – не понял я. – Ты хочешь вернуться к работе? – Да. Грим подался вперед. – Почему это для тебя так важно? Вернуться к работе, я имею в виду… – Потому что… – Я задумался. – Я не умею делать ничего другого… не хочу и не могу… Потому больше у меня ничего нет. – А Сэм? – Он приблизил лицо, глядя мне в глаза. – Разве ее у тебя нет? – Нет. – Я полагал, вы вместе… – Это не так. Грим кивнул. – Но ты понимаешь, что не сможешь вернуться в полицию, пока не покончишь со всем этим… или, – он поморщился, и на его лице проступило подобие улыбки времен нашей стародавней дружбы, – пока не убедишь их в том, что покончил… С учетом твоей истории, я имею в виду. – Не уверен, что у меня это получится. – А ты пытался? – Нет. – Тогда, может, стоит? – В любом случае это только мое дело. Если я прибегну к помощи со стороны, они могут заметить. И, с учетом моей истории, как ты сказал… меня уволят из полиции. Я не могу так рисковать. – Тогда действуй один. Тебе предстоит пережить момент истинного освобождения, если получится. Я вгляделся в его лицо. – Зачем мы об этом говорим? Единственная причина – твоя очередная попытка ткнуть меня носом в грязь. Потому что это единственный вред, который ты можешь сейчас причинить мне. – Ты ни черта не понял. – Грим затряс наручниками, цепи на них зазвенели. – Сейчас я с большим удовольствием двинул бы тебе в физиономию, если б мог. * * * Парк в окрестностях университета красив и в декабре. А вот Южный корпус оставляет ощущение замаскированной психбольницы. Это девятиэтажное здание, неопределенного, точно застиранного, бледно-голубого оттенка. Я поднимаюсь ко входу в большой компании студентов, пребывающих, судя по всему, в одинаково мрачном настроении. Коридоры поражают тишиной. Молодые люди с тяжелыми рюкзаками встречают меня подозрительными взглядами. У многих в руках – пластиковые чашки с кофе. Стены завешаны политическими плакатами антифашистской демонстрации, поверх которых красноречивые надписи черной краской: «Левые – свиньи!», «Убирайтесь, коммунистические шлюхи!». Последняя, впрочем, перечеркнута. Над ней начертана другая: «Умрите, нацистские свиньи!» Институт социологии располагается на девятом этаже Южного корпуса. По пути я покупаю чашку кофе – кажется, лишь для того, чтобы хоть что-то держать в руке. В коридоре института светло и тихо, как в какой-нибудь бюрократической конторе. Двери плотно закрыты, кроме одной, за которой сидит директор института префект Марика Францен. – Лео Юнкер, полиция, – представляюсь я. Она оборачивается, в глазах – удивление. – Простите, – спешу добавить. – Но я… – Нет, нет… ничего страшного. Она быстро оглядывает меня с ног до головы. Потом поднимается навстречу, протягивает руку. – Прошу вас, входите. Из подключенных к компьютеру динамиков гремит гимн Лючии. Марика Францен небольшого роста, темноволосая. У нее узкое лицо, большие очки и маленький нос картошкой. Смотрится забавно. – Я должен задать вам несколько вопросов. Речь пойдет о Томасе Хебере. Вы, конечно, знаете, что с ним случилось? – Да, – отвечает она, прикручивая звук, а потом отключает динамики совсем. Глаза у Марики пронзительные, карие, взгляд сосредоточенный, серьезный. – Я слышала. Это ужасно, я ничего не понимаю… Присаживайтесь, пожалуйста. В углу комнаты – уютный диванный уголок. Я располагаюсь в одном из кресел. На столе рядом с бумажной кипой стоят бутылка коньяка и две рюмки. На одной из них – следы губной помады. Подозрительно косясь, Марика убирает бутылку и рюмки в шкаф. Краснеет. – Расслабились вчера с коллегой, – объясняет она. – У нас было долгое совещание. – Когда именно было совещание? – спрашиваю я. – Начали в пять, закончили около восьми. Она присаживается на край дивана напротив. Смотрит так, будто в любой момент ожидает, что я пролью свой кофе и испорчу ей диван. – Томас тоже участвовал? – спрашиваю я. – Оставался до самого конца. Его дверь стояла приоткрытой, и я видела его после заседания. – Во сколько он ушел? – Я спросила, не собирается ли он домой; было достаточно поздно. И он ответил, что нет. Якобы у него назначена встреча с кем-то в половине одиннадцатого, поэтому он остается. – В половине одиннадцатого, – повторил я, вынимая блокнот. – И вам известно с кем? – Нет. Но, учитывая, что Томас проводил полевые исследования, можно предположить, что это был кто-то из его респондентов. – Полевые исследования? – Да. Когда исследователь собирает эмпирический материал, опрашивает людей или проводит наблюдения, мы называем это полевыми исследованиями. – Что же исследовал Томас? – Социальные движения. – Что это? Марика забрасывает одну ногу поверх другой. – Это сложное понятие. В любом случае речь идет о неких социальных группах, сетях или организациях, которые занимаются общей деятельностью. То есть в центре внимания группы, не отдельные люди. – Такие как AFA, например? – Именно как AFA. Ее глаза вспыхивают, но в следующий момент Марика зажимает ладонью рот, как будто сказала лишнее. Возможно, просто пытается сосредоточиться. – Это щекотливая тема, – замечает она. – Социальные движения часто возникают как протест против общественного порядка. – То есть речь идет о политических группах? |