Книга Смерть перед Рождеством, страница 48 – Кристоффер Карлссон

– Да. – Гофман рассеянно кивает. – Если только так…

– А у вас есть основания сомневаться в правдивости его записей? – спрашивает Бирк.

– Не более чем в других документах такого рода. Ведь кое о чем Хебер умолчал… об отношениях со Сведберг, например…

– И вам известно, кто этот шестнадцать ноль один? – спрашиваю я Гофмана.

– Нет.

– Полагаете, ему известен ответ на наш главный вопрос?

– Не уверен, – отвечает он.

Перед нами мост Вестербрун, на светофоре красный свет. Я встречаю взгляд Гофмана. Агент как будто спокоен и уверен в себе, но я знаю, что это маска.

I’ve been in this town so long that back in the city I’ve been taken for lost and gone and unknown for a long, long time… ^[42]

– Но почему Антонссон? – спрашивает Бирк.

– Он финансировал враждебные им группировки, такие как «Шведское сопротивление» или «Народный фронт». Он старше их… сколько ему сейчас… сорок с лишним? Он занимался акциями в первой половине девяностых, потом удачно продал их – подыграл случай – и стал экономически независим… Так или иначе, сегодня Антонссон – мужчина средних лет, у которого денег в избытке, а времени тратить их явно недостаточно. Кроме того, он активный расовый идеалист и наци-культуртрегер и преуспел на этом поприще не меньше, чем в спекуляциях на финансовом рынке. Устранив Мартина Антонссона, антифашистский фронт не просто уменьшил бы финансовые вливания в казну противоположного лагеря, но уничтожил бы важную фигуру в нацистском движении, всегда уделявшем много внимания символике и музыке. Антонссон – не просто политик, он идеолог и мозговой центр, а значит, чрезвычайно важная мишень для левых экстремистов.

…it’s all an affair of my life with the heroes and villains… ^[43]

– Эби Хакими, – задумчиво произносит Бирк. – Должно быть, это был он.

Гофман поднимает брови.

– Что… «он»?

– Это он выкрал диктофон, – поясняет Бирк. – Она говорила, что получила его от кого-то, но не думаю, что это так. Она сама его взяла… И диктофон – привязка Эби Хакими к Хеберу.

– Да… – соглашается Гофман. – Пожалуй…

– Когда вы что-то говорите, не поймешь, озвучиваете ли вы то, что действительно думаете, или прямо противоположное, – говорю я Гофману.

– Сам не знаю, – отвечает тот. – Прошу прощения…

Светофор переключается на зеленый.

* * *

Мы паркуемся у ворот полицейского участка на Кунгсхольмене. Трое мужчин в зимних пальто – можно подумать, это отец с двумя сыновьями вышел из машины.

– Думаю, здесь мы расстанемся. – Взгляд Гофмана холоден и серьезен. – Дальше вы будете заниматься своими делами, а я – своими. И все, что впредь дойдет до вас касательно дела Хебера, будете передавать нам с Ирис.

– Да, – соглашаюсь я. – Да, хорошо.

Высоко в небе, словно вынырнув из облака, появляется какая-то большая птица и исчезает вдали над водой. У нее длинные крылья, я слежу за ее мягкими, плавными движениями. Странное чувство: я будто переношусь в параллельный мир.

Гофман задумчиво смотрит на машину:

– Опять забыл снять «мигалку»… Что ж, не в первый раз, ничего удивительного…

Между тем температура упала с минуса пятнадцати до двадцати, а потом и до двадцати пяти. Сколько бездомных собак и кошек замерзает насмерть в стокгольмских подворотнях? Одновременно ходит слух о приближении снежного шторма, который Шведский институт гидрологии и метеорологии уже окрестил «Эдит». «Эдит» движется из западной части России, фронт ее ширится. По приблизительным оценкам, двадцать первого декабря скорость ветра в шведской столице будет достигать тридцати семи метров в секунду. Вечерние газеты следят за продвижением «Эдит». Они вспоминают зимние штормы прошлого, самые разрушительные из них. Город затаил дыхание. Об «Эдит» спорят в прямом эфире. Метеорологи и пресс-секретари спасательных служб не рекомендуют припозднившимся рождественским гулякам выходить на улицу раньше понедельника двадцать третьего.

Между тем атмосфера в управлении также накаляется. Смерть Эби Хакими взбудоражила СМИ и общественность. Полицейский, всадивший пулю демонстранту в глаз, но в большей степени – его начальство, вплоть до центральной администрации, оказались на линии перекрестного огня. Министр юстиции, прервавший визит в Великобритании, чтобы взять ситуацию под контроль, начал с соболезнований, а кончил, как и следовало ожидать, с объявления демонстрантов «жестокими экстремистами» и комплиментов в адрес «наших эффективных полицейских».

* * *

Что касается меня, сегодня, вечером шестнадцатого декабря, я сижу на стуле лицом к лицу с папой в квартире, где некогда вырос, в Салеме. Мама ушла праздновать с так называемыми коллегами, оставив теперь уже совершенно беспомощного отца на мое попечение.

Тому, кто впервые видит нас с папой вместе, не сразу бросится в глаза внешнее сходство. Но оно, несомненно, есть: в слегка загибающемся книзу кончике носа, в форме бровей, несколько косой улыбке. Наконец, в нашей общей манере держать за ушко чайную чашку.

На телевизионном экране лидер христианских демократов поздравляет сограждан с Рождеством. Внешне он больше похож на вице-директора какого-нибудь сомнительного предприятия, нежели на политика, но его голос успокаивающе действует на папу.

– Пойду лягу, пожалуй, – говорит папа. – Я устал… Пока ты целый день развлекался с приятелями в школе, я здесь, знаешь ли, работал.

Голос у папы теперь не такой чистый, как во время нашего последнего телефонного разговора. Теперь он откровенно мямлит. Более того – вчера вечером он снова заговорил со мной как с ребенком.

– Тебе ведь весело в школе? – спрашивает он.

– Я никогда там особенно не веселился, папа, – отвечаю я, – ты это знаешь.

Он не отвечает. Вместо этого переводит взгляд на чашку с чаем, как будто вспомнив о ней, и делает глоток.

Лидер христианских демократов рассуждает о важности семьи в нашей жизни и благословенном рождественском вечере, когда самые близкие друг другу люди собираются за общим столом под сверкающей огнями елкой. Традиция – естественная человеческая потребность, говорит лидер. Особенно важная в свете общественного кризиса, о котором нам ежедневно говорят статистические сводки Института социологии.

Перевожу взгляд с экрана на сложенную газету на краю стола. «Дети из семей мигрантов изолированы от внешней среды», – гласит заголовок на первой странице.