Книга Дни чудес, страница 63 – Кит Стюарт

Мы с Тедом захлопали первыми – полагаю, мы лучше других знали этот монолог, – затем присоединились остальные. Аплодисменты были скромными, ведь нас было всего несколько человек, но они разнеслись эхом по всему пространству, как бы стягивая объем, – акустический трюк, льстивший любым актерам, которых мы приглашали. Потом, продолжая хлопать, Ханна встала с заплаканными глазами, и я присоединился к ней, а потом Тед и Салли, и очень скоро – все прочие. Маргарет по-королевски взмахнула вялой рукой:

– Благодарю вас. Вы так добры. Мое представление окончено. Когда умер мой муж, я думала, что останусь одна. Но этого не случилось. Я была с вами, и это было чудесно. Наверное, мне пора вновь увидеться с Артуром. Берегите друг друга, берегите это место. У всех театров есть душа. У этого будет моя душа.

Она вновь замолчала. Луч прожектора продолжал освещать ее, и, не зная, как закончится это сюрреалистическое прощание, в темноте зашевелились зрители.

В конце концов откашлялся Шон.

– Думаете, она… – начал он.

Но потом Маргарет оживилась, как какой-нибудь автомат с ярмарки, предсказывающий будущее.

– А ты… – указывая на Джеймса, сказала она, – ты совершенно точно влюблен в Шона. Ради бога, скажи ему об этом.

Потрясенная тишина. Все глаза вдруг обратились на Джеймса. Он как будто собирался что-то сказать, потом передумал, потом начал опять.

– Ты права, – запинаясь, произнес он. – Не понимаю, как ты догадалась, черт побери, но ты права!

Шон взглянул на него:

– Почему ты ничего не говорил?

– Потому что… я не хотел… не мог… то есть ты же гетеросексуал…

Мужчины уставились друг на друга в полумраке зрительного зала.

– Разве? – спросил Шон. – Приятель, на самом деле я не уверен.

Немногочисленная публика вокруг хранила молчание.

– А правда, – сказала Маргарет, – что вы все будете без меня делать? На самом деле сейчас я чувствую себя довольно хорошо. Может, мне неправильно поставили диагноз? Прошу вас, снимите меня с этой сцены и отвезите домой. Я абсолютно здорова.

Ханна

Маргарет умерла двадцать три минуты спустя. Мы погрузили ее в «скорую», но по пути домой она потеряла сознание. Это все-таки случилось. Последними ее словами были: «Не тряси кресло, тупица, я однажды обедала с королевой-матерью». Вероятно, так она и хотела умереть – немного трагедии, немного фарса. Все увидели смешную сторону. Все, кроме меня. Я чувствую себя совершенно опустошенной и больной, словно кто-то вычерпал все мои эмоции механическим ковшом.

Через неделю мы готовимся к похоронам. Оказывается, такие вещи можно организовать гораздо быстрее, если приглашать почти некого. По крайней мере, вся театральная труппа собралась у крематория, похожего на безобразное бунгало, поставленное в центре кладбища. Больше никого не было. Ни родственники, ни другие друзья, ни неожиданно возникшие в последнюю минуту актеры с телевидения семидесятых годов. Только наша компания, ожидающая назначенного часа. Нам оставалось двадцать минут на прощание. Целая жизнь, уместившаяся в отрезок времени короче эпизода из мыльной оперы «Жители Ист-Энда».

Всю неделю папа висел на телефоне, занимаясь организацией похорон. Из своей спальни я слышала, как он вновь и вновь отвечает на одни и те же вопросы: нет, мужа нет, братьев или сестер тоже, и детей. Потом с вами сидят хмурые распорядители похорон, со скорбным видом объясняя, сколько стоит стандартная процедура кремации, словно продают окна с двойным остеклением.

Недавно ко мне зашел Кэллум. Папа позволил ему посидеть в моей комнате.

– Тебе не обязательно говорить, я здесь. Просто рядом с тобой, – сказал Кэллум.

Мы долго сидели рядышком на моей кровати. Я протянула к нему руку, и наши пальцы соприкоснулись.

– Я и правда хочу поехать в Бристоль, – сказала я.

А сейчас я стою у этого безобразного современного здания, и все кажется нереальным. Вокруг меня маячат лица, то расплываясь, то делаясь четче. Тед в своем старом офисном костюме, рядом с ним Анджела в кардигане, вид у нее неодобрительный. Салли на несколько мгновений удерживает руку на моем плече. Кто-то говорит: «Много народа», но это не так. Папа занят тем, что собирает всех в кучу. Он без конца спрашивает: «Ну что, держишься?», а я без конца киваю. Как держатся все?

Предыдущая служба заканчивается, открывается дверь, и из нее гуськом выходят родственники, стильно одетые в черное и белое. Они жмутся друг к другу, как выжившие после катастрофы. Их много: молодые мужчины и женщины, дети, старики, целые семьи. Последней выходит группа прыщавых парней, они пихают друг друга и смеются. Один из них, проходя мимо, скашивает на меня глаза. Потом наступает наш черед.

– Ну пойдем, – говорит Джеймс.

Я замечаю, что его рука лежит на спине Шона.

Рядом с нами останавливается угольно-черный блестящий катафалк. Я узнаю организаторов похорон. Мой папа приветствует их. Открывается задняя дверь, и они, как чемодан, вытаскивают гроб. Когда я вижу его, у меня в груди что-то обрывается, словно я спускаюсь с американских горок. В этом ящике моя подруга. Мы никогда уже не будем с ней разговаривать.

Гроб поднимают, и мы все боязливо входим в здание крематория. Воздух неподвижный и вязкий. В латунных вазах на подоконниках увядшие цветы.

– Могу я тебе чем-то помочь? – спрашивает Джей.

Но я качаю головой. Он послал мне целую кучу эсэмэсок, но у меня просто не было настроения отвечать. Я иду за папой к переднему ряду стульев. Он берет меня за руку. Не хочу, чтобы ко мне прикасались.

Священник приземистый и толстый, его лоснящееся лицо излучает участливость, но, как и у служителей, несущих гроб, это хорошо отрепетировано и банально. Пару дней назад он позвонил папе и спросил: «Есть ли какие-нибудь истории из ее прошлого, которые я мог бы включить в службу?» – «Ни одна из них не подходит для священного места, отец», – ответил папа. Я знаю, что на поминках он всем расскажет об этом.