Книга Комедия дель арте. Безумное путешествие в 13 сценах, страница 30 – Ольга Шумяцкая

Кто «но пасаран»? Куда «но пасаран»? Откуда? С какой целью?

Мурка задумывается. Больше никаких революционных призывов она не знает. Стихийный митинг грозит загнуться на корню. Но Мурка не была бы Муркой, если бы не нашла что сказать.

— Свобода, равенство, братство! — провозглашает она.

И с ней нельзя не согласиться. Граждане открывают рты, чтобы адекватно ответить на это заявление, но тут из-за угла появляется полицейская машина. Дребезжа всеми частями тела, машина подкатывает к собравшимся. Два дюжих карабинера вылезают из кабины, лениво подходят к нашей Мурке и Чегеваре, с привычной деловитостью скручивают им руки и суют в кузов, как двух полудохлых курят. Дверцы захлопываются. Машина, переваливаясь на ухабах, трогается с места. Мы бежим следом. Проехав сто метров, воронок останавливается у полицейского участка, и Мурку с Чегеварой извлекают на свет.

— Передайте на родину — пострадала за идею! — кричит нам Мурка и исчезает за дверью.

Мы остаемся одни. Мурка арестована. Будущее туманно. Местоположение неизвестно. Друзей нет. Родина за тысячи километров. Помощи ждать неоткуда. Мы опускаемся на холодные ступеньки, прислоняемся спиной к шершавой стене полицейского участка и горюнимся. Звезды обливают нас холодным равнодушным светом.

— Вот тебе и лапы! — печально говорю я.

— Какие лапы? — удивляется Мышка.

— Ну, помнишь, Мурка хотела прельщать карабинеров толстыми лапами. Вот и прельстила.

— А она мне… — Мышкин голос дрожит и срывается. — Она мне вчера ночью свой свитер отдала. Она до-обрая, если приглядеться! — И Мышка начинает подозрительно хлюпать носом.

Из открытых окон участка доносятся крики. Потом — звон разбитой посуды. Потом — глухой стук. Кто-то отчетливо скандалит и даже повизгивает от возбуждения. Я-то уверена, что это наша Мурка дает карабинерам прикурить. Но Мышь думает иначе.

— Ее пытают! — шепчет она, и губы ее белеют.

И тут Мышка совершает подвиг истинной дружбы. Она вскакивает, рывком распахивает дверь, вламывается в участок и расталкивает бедных карабинеров, которые растопыривают руки, пытаясь преградить ей свободное продвижение к камерам. Грохоча по железному полу набойками фабрики «Скороход», она несется по коридору. Я бегу за ней.

— Где? — кричит Мышка. — Куда вы ее дели? Что вы с ней сделали? (Как будто с Муркой можно что-то сделать!) Как вы посмели? Мы иностранные граждане!

И с разбегу тормозит у одной из дверей. Тут решимость оставляет ее. Мышка не на шутку пугается. Она поднимает свою игрушечную ладошку и скребется пальчиком в дверь. Дверь распахивается. На пороге камеры стоит Мурка. Видимо, ее там даже не запирали. За ее спиной маячит Чегевара. Он подмигивает Мышке и машет над головой сжатым кулаком: дескать, «Рот фронт»!

— Ну, как ты тут? Как дела? — спрашивает растерявшаяся Мышка.

Мурка пожимает плечами.

— Нормально!

— А что делаете? — не отстает Мышь, которая совершенно не представляет, как должно проходить свидание с заключенным.

Мурка опять пожимает плечами.

— Обсуждаем судьбы мировой революции. А вы?

— Сидим на крыльце. А… тебя, случайно, не пытают?

— Кажется, нет, — неуверенно говорит Мурка. И тут выражение ее лица меняется. Неуверенность уступает место задумчивости. — А может, да? — как бы сама себя спрашивает она и сама себе радостно отвечает: — Ну конечно! Да! Да! Меня пытали! Быстро соберите местную прессу и сообщите, что тут у них в сырых застенках томится узница совести из дружественной страны, не вошедшей в Евросоюз. Пусть в репортажах обязательно укажут мое имя! — И захлопывает дверь перед носом ошарашенной Мышки.

Мышка тупо глядит на дверной замок. Дверной замок тупо глядит на Мышку. Вдруг дверь опять распахивается. Мурка высовывает в щель кудлатую голову. За ее спиной гаденько улыбается Чегевара.

— Да, и скажи Мопси, пусть свяжется с нашим посольством и закажет экстрадицию с доставкой на дом! Это так романтично! Задействуем спецслужбы, вернемся на родину с триумфом!

И засовывает кудлатую башку обратно в камеру.

Два дюжих карабинера подходят к Мыши, берут ее под локотки и, подталкивая коленками под попу, выволакивают на улицу. Я быстро выбегаю на улицу, пока со мной не сделали то же самое. Карабинеры кидают мне Мышку, как мешок с картошкой. Мышь абсолютно деморализована и потому не сопротивляется. Впрочем, она и в нормальном состоянии к сопротивлению не способна. Она падает мне на колени и рыдает.

— Что, действительно пытали? — осторожно спрашиваю я. — А что хотели узнать? Имена, пароли, явки? Маршрут следования по их замечательной стране? Номер рейса «Венеция — Москва»? Местоположение секретных объектов, где Мурка покупает трусы?

Мышь мотает одуванчиковой головой. Мышь давится слезами. Мышь икает. Мышь не в себе. Я вытираю ей сопли.

— Что, неужели — она их пытала?

Мышь снова мотает одуванчиковой головой.

— Она… она сошла с ума!

— Не плачь, Мышь. — Я пытаюсь утешить свою впечатлительную подругу. — Что-что, а сумасшествие Мурке не грозит. Она прекрасно знает, что делает. Пошли к папаше Тодеро в пиццерию, а? Переночуем, как люди.

— Нет, — говорит Мышка, шмыгая носом. — Ты как хочешь, а я не пойду. С ней останусь. Мало ли что.

И она кладет голову мне на плечо. Что мне остается делать? Мышка настоящая подруга. Верная и самоотверженная. Вот за что я ее люблю. Я баюкаю ее, и через минуту она мирно засыпает у меня на плече. Я тоже начинаю дремать. Но прежде чем заснуть, я расскажу вам историю Чегевары.

История Чегевары,

рассказанная им самим за решеткой в темнице сырой нашей Мурке, когда тема судьбы мировой революции ему несколько поднадоела, а другой темы, кроме своей судьбы, не нашлось

Папа Чегевары имел очень твердые взгляды на жизнь. Он считал, что убеждения менять стыдно. И никогда не менял. Просто потому, что никаких убеждений отродясь не имел. Ведь если у вас нету тети, ее и менять не надо. Правда же? Вот, к примеру, пальто. Или ботинки. Или даже чугунная сковородка. С годами пальто ветшает, ботинки снашиваются, сковородка покрывается жуткой черной накипью, которую невозможно отшкрябать ни одной металлической щеткой. Приходится идти в магазин и покупать новые. За деньги. Папа Чегевары очень презирал людей, которые за деньги покупают новые убеждения. Ну, то есть за чужие убеждения берут еще и чужие деньги, а потом эти убеждения выдают за свои. Папа Чегевары никогда никому не продавался. Он считал, что пусть лучше у него вообще не будет убеждений, чем его обвинят в какой-нибудь гадости вроде продажности или измены. Он и Чегевару воспитал в том же духе.

— Дорогой мой сыночек, — говаривал, бывало, папа Чегеваре, — никогда не меняй своих убеждений!

— Каких? — спрашивал Чегевара, который всегда мыслил очень конкретно.