Книга Мой год отдыха и релакса, страница 31 – Отесса Мошфег

Через несколько минут в дверь постучала Рива.

— Я принесла тебе кусочек пирога, — сказала она. — Можно мне зайти?

Теперь на Риве было большое красное шерстяное платье. Она уже сделала прическу и наложила косметику. Я все еще лежала под одеялом, обернутая полотенцем. Я взяла пирог и стала есть, а Рива присела на краешек кровати и принялась рассуждать о том, что никогда не ценила талант матери, а ведь та была хорошая художница и так далее. Я чувствовала, что ее монолог затянется надолго.

— Она могла добиться известности, понимаешь? Но от женщин ее поколения ждали только одного: они должны были рожать детей и сидеть дома. Ради меня она пожертвовала своим призванием. Впрочем, у нее изумительные акварели. Ты не находишь?

— Да, очень приличные любительские акварели, — сказала я.

— Ты приняла душ? Все в порядке?

— Не было мыла, — ответила я. — Ты нашла для меня какие-нибудь туфли?

— Сейчас поднимешься наверх и выберешь сама.

— Мне как-то не хочется.

— Ты просто пойдешь и выберешь что-нибудь. Я не знаю, что ты хочешь.

Но я отказалась.

— Мне самой сходить туда?

— Ты обещала принести мне что-нибудь на выбор.

— Я не могу рыться в ее шкафу. Мне слишком тяжело. Посмотри сама, пожалуйста!

— Нет, Рива, мне неудобно. Лучше я останусь здесь и не пойду на похороны.

Я положила остатки пирога на тарелку.

— Ладно, схожу. — Рива вздохнула. — Так что тебе подобрать?

— Туфли, чулки, какую-нибудь блузку.

— Но какую именно блузку?

— Черную, пожалуй.

— Ладно. Но если тебе не понравится то, что я принесу, не ругай меня.

— Я не собираюсь тебя ругать, Рива. Мне все равно.

— Не ругай меня, — повторила она.

Она встала, оставив крошечные красные шерстинки на простыне, где только что сидела. Я выбралась из-под одеяла и заглянула в сумку из «Блумингдейла». Костюм был из жесткой вискозы. А таких подвесок я в жизни не носила. Казалось, инфермитерол уничтожил присущий мне хороший вкус к вещам, хотя шуба из белого меха показалась интересной. В ней была индивидуальность. Хотелось бы знать, сколько песцов были умерщвлены ради этой шубы? И как их убивали, чтобы кровь не испачкала белый мех? Может, Пин Си из моей бывшей галереи ответил бы на этот вопрос. Какая требуется температура, чтобы заморозить живую белую полярную лису? Я оторвала бирки с лифчика и трусов и стала одеваться. Куст волос на лобке оттопыривал ткань трусиков. Хорошая шутка — сексуальное нижнее белье и огромный куст. Я пожалела, что при мне нет фотоаппарата, чтобы запечатлеть эту картинку. Меня поразила легкомысленность этого желания, и на мгновение я развеселилась, но тут же ощутила страшную усталость.

Рива вернулась с охапкой блузок и туфель и с упаковкой нейлоновых чулок телесного цвета из восьмидесятых. Я протянула ей подвеску.

— Это тебе, — сказала я, — как соболезнование.

Рива бросила все на кровать и открыла коробку. Ее глаза наполнились слезами — совсем как в кино, — и она обняла меня. Объятие было крепким. Рива всегда умела обниматься. Я чувствовала себя крошечным богомолом в ее руках. Шерсть ее платья была мягкой и приятно пахла. Я пыталась вырваться, но Рива еще крепче сжимала объятия. Наконец, отпустила, шмыгая носом и улыбаясь.

— Какая красивая. Спасибо. Это действительно очень приятно. Извини, — пробормотала она, вытирая нос рукавом. Она надела подвеску, приподняла воротник платья и посмотрелась в зеркало. Ее улыбка стала немного фальшивой. — Знаешь, я не думаю, что слово «соболезнование» можно использовать таким образом. Соболезнование можно выражать, и «как» тут режет слух.

— Нет, Рива. Не я выражаю тебе соболезнование, а дарю подвеску тебе в качестве соболезнования.

— Все-таки это слово не очень подходит, по-моему. Речь идет скорее об утешении.

— Нет, не совсем, — возразила я и решила больше не спорить. — В общем, ты меня поняла.

— Красивая, — повторила Рива, на этот раз без эмоций, и погладила подвеску. Потом махнула рукой в сторону кучи черных вещей, которые принесла мне. — Все, что я нашла. Надеюсь, тебе что-нибудь подойдет.

Она вытащила из шкафа черное платье и пошла в ванную переодеваться. Я надела колготки, порылась в туфлях и нашла подходящую пару. Из вороха блузок я вытащила черную водолазку. Натянула ее, надела костюм.

— У тебя найдется лишняя щетка для волос?

Рива открыла дверь ванной и протянула мне старую щетку с длинной деревянной ручкой. На ее обратной стороне виднелись царапины. Я поднесла щетку к свету и увидела следы зубов. Я понюхала рукоятку, но запаха рвоты не почувствовала, только кокосовый крем для рук.

— Ни разу не видела тебя в этом костюме, — сухо заметила Рива, выйдя из ванной. Платье с высоким разрезом плотно облегало ее фигуру. — Смотри-ка, тебе все прекрасно подошло. Ты подстриглась?

— Угу, — ответила я, отдавая ей щетку.

Мы надели верхнюю одежду и поднялись наверх. Гостиная опустела, слава богу. Я снова налила себе кофе в стакан из «Макдоналдса», а Рива остановилась у холодильника и сунула в рот паровую брокколи. Снова пошел снег.

— Предупреждаю тебя, — сказала Рива, вытирая руки. — Я буду плакать. Много.

— Было бы странно, если бы ты не плакала.

— Просто я выгляжу некрасиво, когда плачу. А Кен сказал, что приедет, — сообщила она мне снова. — Нам надо было бы немного подождать с похоронами. Устроили бы их после Нового года. Ведь маме теперь без разницы. Ее уже кремировали.

— Ты говорила.

— Я постараюсь не рыдать слишком сильно, — пообещала она. — Так, пускай слезы текут понемножку. У меня сразу опухает лицо. — Она сунула руку в коробку «Клинекса» и вытащила пачку салфеток. — Знаешь, пожалуй, я даже рада, что мы не стали ее бальзамировать. Это так жутко. Вообще-то, она была кожа да кости. Весила, пожалуй, вдвое меньше меня. Ну, может, чуть больше. Но она была суперхудая. Еще более худая, чем Кейт Мосс. — Сунув салфетки в карман куртки, Рива погасила свет.

Мы прошли через кухонную дверь в гараж. Там были полки с инструментами, цветочными горшками и лыжными ботинками, несколько старых велосипедов, в углу стоял морозильный шкаф, возле одной стены стояли сложенные один на другой пластиковые ящики.

— Она открыта. — Рива показала на маленькую серебристую «тойоту». — Это была мамина машина. Вчера вечером я ее завела. Будем надеяться, что и сейчас у меня получится. Вероятно, мама и не ездила на ней. — В салоне пахло ментоловой мазью. На приборной доске прыгала на пружинке голова полярного медведя, на пассажирском сиденье валялся каталог «Нью-Йоркер» и тюбик крема для рук. Рива завела машину, вздохнула, нажала на пульт, открывающий гаражную дверь, и расплакалась.