Онлайн книга «Михаил Анчаров. Писатель, бард, художник, драматург»
|
Городской фольклор и авторская песня Мы уже отмечали в главе 2, что у авторской песни, ставшей в 1950–1980-е годы отдельным особым направлением отечественной культуры, было несколько независимых источников. Среди них и лучшие представители официальной эстрады (Марк Бернес, Клавдия Шульженко, Леонид Утесов), и почти в одиночку представлявший целое отдельное направление Александр Вертинский, и, главное, явление, получившее название городского фольклора, в конце сороковых и начале пятидесятых необычайно распространившееся в студенческих, туристических и просто интеллигентских кругах. Студенческо-туристический фольклор, который часто называют для краткости «городским» (хотя это не совсем точное определение), стал той питательной средой, почвой, на которой авторская песня росла и развивалась. Напомним, что вначале еще не было магнитофонов и единственной средой распространения неофициальных песен была изустная передача от одного самодеятельного исполнителя к другому. Песни того периода нельзя назвать авторскими, потому что аудитория с авторами почти не соприкасалась, — более того, зачастую автора просто не знали и не особенно им интересовались (именно это, в частности, произошло с песнями Аграновича, да и с ранними песнями Анчарова тоже). Репертуар этого фольклора был необычайно широк — он вобрал в себя и чисто народные мотивы и классику песенной поэзии и романса, песни самодеятельные и профессиональных композиторов; встречаются песни на стихи поэтов Серебряного века, чье творчество официальной пропагандой не приветствовалось (например, Саши Черного). Были очень популярны различные интерпретации «цыганочки» или частушек. К жанру «цыганочки» потом обращались многие представители авторской песни, а частушки ввиду простоты стихотворной формы и мелодического оформления постоянно пополнялись самодеятельным творчеством из интеллигентской среды. Среди них попадались настоящие языковые находки — к примеру, частушка, в которой приличная только первая строка «Полюбила Мишку я…», а все остальное есть вполне содержательные вариации на тему единственного матерного слова. Или вот такие шедевры тех лет (явно интеллигентские творения, замаскированные под народное творчество): Я любила тебя, гад Четыре месяца подряд, А ты всего полмесяца, И то хотел повеситься! Мне миленок изменил В полчаса девятого. Через пять минут пришел, А я уже занятая! Мой миленок, старый хрыч, Приобрел себе «Москвич». Налетел на тягача — Ни хрыча, ни «Москвича»… Я сижу на берегу, Мою левую ногу́. «Не ногу́, дурак, а ногу». Все равно отмыть не могу. Пели также из еще дореволюционного студенческого: А Лаврентий святой С колокольни большой На студентов глядит, ухмыляется. Он и сам бы не прочь Провести с ними ночь, Но на старости лет не решается. Через тумбу, тумбу раз, Через тумбу, тумбу два… Пели стилизации под блатные (напомним, что это было задолго до Высоцкого!): Стою я раз на стреме, Держуся за карман, И вдруг ко мне подходит Неизвестный мне граждан… Он предложил мне франки И жемчугу стакан, Чтоб я ему поведал Советского завода план. Эта песня продержалась в репертуаре самодеятельных исполнителей несколько десятилетий, причем поющим ее было невдомек, что песня совсем не блатная и не народная, а самая что ни на есть авторская и сочинил ее в ссылке ленинградский филолог Ахилл Левинтон, арестованный в 1949 году на волне борьбы с космополитизмом. Несомненно интеллигентские корни имеет и очень известная в те годы «Когда с тобой мы встретились»: Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела, И в парке старом музыка играла, И было мне тогда еще совсем немного лет, Но дел уже наделал я немало. Лепил я скок за скоком, а после для тебя Метал хрусты налево и направо, А ты меня любила, но часто говорила, Что жизнь блатная хуже, чем отрава. Стихи в ней настолько законченные, что, несмотря на «народное» бытование в течение нескольких десятилетий, вариантов текста известно очень немного, и Андрей Макаревич в 2011 году поет ровно те же слова, что пел Владимир Высоцкий в начале шестидесятых. А вот автор этого шедевра за все эти годы так и не был идентифицирован — все позднейшие домыслы (Высоцкий, Андрей Тарковский и т. п.) отсекаются фактом, что известна эта песня как минимум с начала пятидесятых. Вспоминали песенки периода нэпа (пародийная версия чрезвычайно популярного в предреволюционные годы мещанского романса, рассказывающего о самоубийстве фабричной работницы Маруси): Из тучки месяц вылез, Молоденький такой… Маруся отравилась, Везут в приемпокой… Мотор колеса крутит, Под ним бежит Москва, Маруся в Институте, Ах, Склифосовскага… Из тех же времен пришла дворово-блатная «Мурка», известная более чем в 25 различных вариантах: от классического «жестокого романса» до фольклорно-еврейского. Первоначальный вариант, кстати, написан в 1923 году профессиональным композитором Оскаром Строком на стихи одесского поэта Якова Ядова (автора почти столь же знаменитых «Гоп со смыком» и «Бубличков»). Но затем песня пошла в народ, изменявший ее в зависимости от предпочтений конкретной социальной среды. Анчаров интерпретирует детское воспоминание о «Мурке», которую пела благушинская шпана, в своем оригинальном ключе (из повести «Этот синий апрель»): «…и слышал, слышал, как пели страшные рассказы о проданных малинах, о киперах и медвежатниках, о фармазонщиках и уркаганах, о бери-мереойс и о Мурке, погибшей красоте». И еще раз встречалась Маруся в необычайно популярной в те годы песне, автор слов которой так и не был установлен: Цилиндром на солнце сверкая, Надев самый лучший сюртук, По Летнему саду гуляя, С Маруськой я встретился вдруг. По ходу дела герой песни Марусе изменяет, потом у него начинают болеть зубы, а Маруся как раз и оказывается зубным врачом: В тазу лежат четыре зуба, |