Книга Последняя картина Сары де Вос, страница 26 – Доминик Смит

Хорнсби поднимает взгляд – рука с сигаретой отведена в сторону. Элли чудится в ней сходство с Бетт Дэвис в конце фильма ^{18}. Она говорит совершенно ровным тоном:

– Я читаю ваше новое вступление и главу. Вопрос: за что вы так злы на мир?

У Элли кровь приливает к лицу. Она делает глубокий вдох и садится в кресло напротив роскошного письменного стола. Сколько Элли знает Хорнсби, та всегда начинает так, с предупредительного выстрела, эпатажного вопроса, заданного без тени эмоций. Однако вопросы эти никогда не бывают риторическими – залезая в душу, Хорнсби хочет получить точный ответ.

Элли тянет время, оглядывая комнату – шкафы с искусствоведческими книгами вдоль стен, герани на подоконнике, запах «Честерфильда» и отсыревшей диванной обивки. В углу – стойка для зонтов, а в ней – больше зонтов и тростей, чем может быть у одного человека. Элли вспоминает, что, по чьим-то рассказам, Хорнсби великолепно играет в гольф.

– Я не уверена, что понимаю вас, – говорит она.

Хорнсби упирается локтями в стол и кладет подбородок на сплетенные пальцы.

– Глаголы, которые вы употребляете, наводят на мысль о диатрибе, а не о взвешенном доказательстве. Я их все подчеркнула. «Засвидетельствовать», «явить», «провозгласить», «ниспровергнуть традиционный взгляд»… Ваше вступление написано, как призыв на баррикады.

– Много веков картины Юдит Лейстер приписывали Франсу Хальсу. Я хочу восстановить равновесие.

– Для этого не обязательно писать в таких выражениях, будто тема вашей работы – движение суфражисток. – Хорнсби продолжает листать страницы, занеся над ними открытую авторучку, на случай если в глаза бросится опечатка. – И расскажите мне про главу о Саре де Вос. Первая женщина – член гильдии, вот все, что мы знаем. Однако вы утверждаете, что она училась писать пейзажи у отца и мужа, но в композиции у нее по-прежнему сказывается основная специализация – натюрморты. Откуда вы это взяли, если известна только одна ее работа?

Элли складывает руки на груди. Она не собирается сдаваться без боя и, хотя в горле стоит ком, силится сохранить ясность мыслей. Поначалу Хорнсби казалась ей союзницей, но с годами стало ясно, что профессор входит в число самых консервативных сотрудников факультета. Знаменосец старых традиций, одетая в шерстяные брюки.

– Я не только прочесала архивы, но и работала с самой картиной. Тонкая детализация наводит на мысль о натюрмортах и портретной живописи, однако видны и пейзажные методики.

Хорнсби роняет руки на стол, ладонями вниз.

– Здесь? В Нью-Йорке?

Элли кивает.

– Почему я о ней не знаю? Она в Музее Фрика?

– Нет, в частном владении. Я не могу назвать хозяина, потому что подписала соглашение о неразглашении.

– Кто вас с ним свел? Габриель Лодж? Я знакома с этим британским хлыщом много лет и не поверю, что он утаил бы от меня нечто подобное. Именно я посоветовала ему обратиться к вам по поводу реставрации…

Есть опасность, что возмущенная Хорнсби начнет наводить справки или позвонит самому Габриелю. Чтобы уменьшить риск, Элли говорит:

– Нет, не он. Я увидела картину в ходе реставрационного проекта. Мистер Лодж ничего о ней не знает.

– И что, она просто висит у хозяев в гостиной, как портрет дедушки с охотничьими собаками?

– Примерно так.

Хорнсби смотрит на Элли чуть недоверчиво, затем, облизнув палец, переворачивает страницу диссертации и качает головой.

– Должна ли я понимать, что вы получили разрешение включить в диссертацию фотографию картины? Потому что как иначе вы подтвердите свой детальный анализ живописной техники?

Элли закидывает ногу на ногу. На ней легкое ситцевое платье, и она чувствует себя почти голой по сравнению с Хорнсби, которая выглядит так, будто только что вернулась из Швейцарских Альп, а не из кафе на Верхнем Бродвее.

– Не уверена, что смогу получить разрешение, – говорит она.

– Следующий вопрос. Вы ставите де Вос на одну доску с Лейстер и Рюйш ^{19}, у которых десятки картин в музеях.

– Она не просто первая женщина, принятая в Гильдию святого Луки, – отвечает Элли. – Она – единственная, насколько мы знаем, барочная голландская художница, когда-либо написавшая пейзаж. Обстоятельства позволили ей пересечь границу мира, в котором главенствовали мужчины. Она была первопроходцем, и должны существовать другие ее картины.

– Да, но…

Элли перебивает Хорнсби, от досады ее австралийский акцент делается заметнее:

– Мы всегда считали, что у голландцев пейзажи писали только мужчины, потому что женщины занимались дома стряпней. Но что, если Сара и ее муж работали на пару? Вместе отправлялись на природу писать ландшафты? ^{20}

Хорнсби затягивается сигаретой, недовольно морщится:

– Это домыслы. Что говорят архивы?

– Что Сара с мужем были в долгах, что их исключили из гильдии и что у них умерла дочь. У картины атмосфера аллегории – печальная девочка стоит босиком на снегу.

– Да, я прочла описание. Картина датирована и подписана?

Элли мотает головой и смотрит на ботинки Хорнсби под столом.

– Авторство известно достоверно, потому что картина все это время находилась в собственности одной и той же семьи.

Мередит Хорнсби одновременно склоняет голову набок и выдыхает сигаретный дым.

– Вы кладете в основу диссертации обсуждение неизвестной художницы, от которой сохранилась только одна работа, никогда публично не выставлявшаяся. – Она качает головой. – Я не советую вам этого делать. По-моему, вы ставите не на ту лошадь. И, если хотите знать мое мнение, проецируете на эту женщину свои проблемы.