Книга Воля богов!. Повесть о Троянской войне, страница 21 – Леонид Свердлов

— К жене своей иди — тут тебе не вытрезвитель! — ответили из-за другой двери.

— Жлобы! — проворчал Зевс. — Затоплю весь ваш город на хрен!

— Тебя что, тошнит? — озабоченно спросил Гермес.

— Нет, завтра с утра затоплю.

— Завтра с утра тебе будет не до этого, — со знанием дела предсказал Гермес. — Ничего, сейчас получится. Бог троицу любит.

— За что?

— Да так, просто. Число хорошее, на три делится.

— И какой бог его любит?

— Не важно. Я, например.

Но и в третьем доме загулявшие боги не встретили понимания. Только уже у самых городских ворот им открыла дверь какая-то пожилая женщина.

— О боже! — воскликнула она, взглянув на Зевса!

— Я вас слушаю, — пробурчал тот, не поднимая глаз.

— Что с ним?

— Дедушка мой, — жалобным голосом ответил Гермес, стараясь дышать в сторону, — совсем с дороги устал, идти не может. Пустите переночевать.

Старушка пропустила их в дом, гости упали на солому у входа и тут же заснули.

Когда Гермес проснулся, Зевс уже сидел рядом с ним и, медленно раскачиваясь из стороны в сторону, бормотал:

— Вино — отрава. Запретить людям пить навечно. Всё зло от вина.

— Просто некоторые пить не умеют, — заметил Гермес.

— Нечего тут уметь. Алкоголь — яд, как его ни пей.

— Дионис с тобой не согласится.

— В Тартар Диониса, чтоб людей не спаивал.

— Проснулись уже? — послышался голос хозяйки. — Сейчас я вам завтрак приготовлю.

Хозяйка вышла во двор, и перед богами появился хозяин — благообразный старичок.

— Доброе утро, гости дорогие, — сказал он. — Я Филемон, это жена моя Бавкида, а вас как звать?

Знакомство прервал истошный птичий крик во дворе. В дом ворвался перепуганный гусь. За ним вбежала Бавкида, пытаясь поймать вырвавшуюся птицу, но возраст не позволял ей проявить необходимую ловкость. Бешено гогоча, гусь бросился к Зевсу. Тот слабым голосом что-то прогоготал в ответ.

— Он говорит по-гусиному? — удивился Филемон.

— С акцентом, — ответил Гермес. — Вообще-то он лебединый изучал.

— Оставьте вы этого гуся. Что в нём мяса! — устало сказал громовержец, и стол сам собой покрылся множеством изысканных яств, некоторые блюда даже не помещались и падали на пол. — От нашего столика вашему, — сказал Зевс. — Спасибо за ночлег.

Хозяева со страхом и недоумением смотрели на гостей и на накрытый стол.

«Сказать?» — подумал Гермес.

«Да что уж там!» — подумал Зевс.

— Это Зевс. Я Гермес.

Хозяева хотели опуститься на колени, но Гермес знаком показал, что этого делать не надо, и пригласил их за стол.

Гости с аппетитом приступили к завтраку — их человеческие тела устали после вчерашнего и сильно проголодались. Хозяева не решались притронуться к кушаньям, какие они до этого даже никогда и не видели.

Когда-то некий царь Салмоней выдавал себя за Зевса и был за это поражён молнией. С тех пор никто не решался на такое самозванство. Да и доказательства, предъявленные гостем, говорившим по-гусиному с лебединым акцентом и запросто достававшим еду, качеством и количеством недоступную простому смертному, были так убедительны, что старики не могли не поверить, что перед ними действительно повелитель богов Зевс.

Некоторое время завтрак проходил в полном молчании.

«Ты хотел пообщаться с людьми», — мысленно напомнил Гермес.

— А что, Филемон, — сказал громовержец, — как мне тебя отблагодарить за гостеприимство?

— Никак, — ответил старик. — Мы вас просто так пустили. Как водится.

«Так водится?» — мысленно усомнился Зевс, вспоминая вчерашние мытарства.

Гермес мысленно пожал плечами.

— Бескорыстие нынче дорогого стоит, — милостиво улыбаясь, сказал Зевс. — Но уж царём-то я тебя сделаю.

— Не надо. Я не умею.

— Чего ж тут уметь? Сиди на троне и правь.

— Я гончар, господи, всю жизнь был гончаром, как мой отец — он меня этому и научил. Тоже дело не сложное — сиди и лепи. А только кто не умеет, с этим не справится. Из царя гончар не получится, а из гончара не получится царь.

— Случаи были. Разные люди становились царями.

— Оттого и беды, что царями кто попало становился. Был хороший гончар — и не стало, а стал вместо него плохой царь. И кувшинов не делает, и правит плохо. Если плохой гончар царём станет — не так худо, но от плохого царя всё-таки вреда людям больше, чем от плохого гончара.

— Ну ладно, не хочешь царём — давай я тебя богачом сделаю.

— Не надо. Ночлег на соломе того не стоит, а мне лишнего не нужно. Никогда никому не был должен и на старости лет не собираюсь.

«Он что, не верит в моё бескорыстие?» — подумал Зевс.

«Не верит», — подумал Гермес.

«А что, смертные все такие недоверчивые?»

«Не все. Только самые старые и опытные. Они знают, чего ждать от богов».

«Надо бы сократить продолжительность жизни. Старики слишком много знают».

— Ну ладно, — сказал Зевс, — власть тебе не нравится, богатство ты не любишь, а что ты любишь?

— Жену люблю.

Зевс недоверчиво посмотрел на старушку Бавкиду. Что тут любить? Может, когда-то она и была красавицей, но так давно, что теперь уж никто не вспомнит.

Громовержец подмигнул Филемону и сказал:

— А хочешь, я её снова семнадцатилетней сделаю.

— Не надо! — испугался Филемон. — Что я с ней семнадцатилетней делать стану? Я сам-то уже давно не мальчик. Над нами же люди смеяться будут. Я её такую люблю, как сейчас.

— Не делай меня молодой! — взмолилась Бавкида. — Умрёт Филемон — как же я жить без него буду?!

— Верно, — сказал Филемон. — Нам друг без друга не жить. Так что если хотите сделать нам хорошо — сделайте так, чтобы мы и в царство мёртвых отправились вместе, как жили, чтоб никто никого не ждал.

— Хорошо, — несколько разочарованно ответил Зевс. — Если вы ничего другого не хотите, то, клянусь водами Стикса, вы будете жить долго и счастливо и умрёте в один день.

«Пошленькая формулировочка», — подумал он.

«Да уж», — подумал Гермес.

Возвращаясь на Олимп, Зевс был хмур и задумчив.

«Всё-таки не понять мне этих смертных, — рассуждал он. — Царём он быть не хочет, богачом не хочет — жену ему подавай, причём ту же, что и всегда. Будь я смертный — помер бы от тоски. Может, они специально себе жизнь обедняют, чтобы умирать было не жалко? С другой стороны, сколько он прожил со своей Бавкидой? Несколько десятков лет. А попробовал бы он несколько веков с ней прожить. Тоже ведь, небось, надоела бы. Или не надоела?..»