Книга Сеть для миродержцев, страница 3 – Генри Лайон Олди

Огромная ночная бабочка бестрепетно присела на руку к Здоровяку. Повела мохнатыми усиками, всплеснула крыльями, словно не одобряя шумного поведения своего нового насеста, и задремала, пригревшись. Очень осторожно силач опустился на прежнее место, положил руку с бабочкой на колени и долго глядел на цветастую странницу.

Усы топорщил.

Пышные - тысячу бабочек хватит осчастливить.

- Все его любят, Баламута, - еле слышно прогудел он, забыв о собеседнике и разговаривая больше сам с собой. - Бабы - табунами, мужики слоновье дерьмо жрать готовы, лишь бы он ласковое слово им бросил! Там, на Поле Куру, ведь дохнут же, глотки рвут, друг дружку лютой ненавистью… а его - любят! Пальцем не трогают! А я, тезка, я его больше всех люблю! Люблю, а вот драться плечом к плечу - не пошел. Это, наверное, потому, что драться я умею хорошо, а любить - плохо. Как полагаешь?

Жесткая ладонь аскета легла на запястье примолкшего Здоровяка, и бабочка зашевелилась - не сменить ли насест?

Нет, решила, что от добра добра не ищут.

- Он любил хватать телят за хвосты и дергать, - нараспев произнес Рама-с-Топором, подмигнув мрачному брату Черного Баламута, - пить тайком из сосудов свежевзбитое масло и делиться с обезьянами украденной пищей. Когда женщины доили коров, он пробирался в их дома, пугал малых ребятишек, пробивал дырки в горшках со сметаной и только смеялся, когда ему выговаривали за проступки…

- Да, тезка, все было именно так. - Силач кивнул, не поднимая взгляда. - Храмовые писцы не соврали. Ни на ману [2] . И даже когда Канса-Ирод, местный царек, велел перебить всех десятидневных младенцев в окрестностях Матхуры, надеясь в числе прочих истребить новорожденного Баламута, матери убитых желали Ироду адских мук, а Кришне простили и это. Кого другого прокляли бы на веки вечные, а ему простили. И эту Великую Битву тоже простят.

Ковш Семи Мудрецов скользнул ниже. Махендра, лучшая из гор, почему-то замолчала, а мудрецы, отличаясь любопытством, не отличались терпеливостью.

Бабочка сорвалась с руки Здоровяка и устремилась в небо. Жизнь пестрой летуньи была столь коротка, что преступно растрачивать драгоценные мгновения на долгие разговоры, а на долгое молчание - вдвое преступней.

"Простят?" - спрашивали Семеро Мудрецов, сверкая сединами.

"Простят?!" - пятясь назад, изумленно скрипел усатый Каркотака.

"Простят…" - посмеивался воитель Уголек, оправляя одежды цвета смерти.

Сома-Месяц не вмешивался.

Он умирал, чтобы родиться вновь.

* * *

Два тезки сидели у костра: Рама-Здоровяк по прозвищу Сохач, брат Черного Баламута, и Рама-с-Топором, сын Пламенного Джамада.

На благородном языке: Баларама Халаюдха и Парашурама Джамадагнья.

Двое трусов, уклонившихся от Великой Битвы.

И вокруг них беззвучно завершался Двадцать седьмой день зимнего месяца Магха. День гибели мира, день начала Эры Мрака, день, который ох как не скоро назовут восемнадцатым февраля.

Самоуверенно добавив: восемнадцатое февраля три тысячи сто второго года до нашей эры - как будто Эра Мрака может делиться на нашу и чужую.

Двое мужчин сидели с закрытыми глазами и видели одно и то же. Поле Куру, тишина, и в ночной прохладе меж трупами людей, слонов и лошадей бродит чернокожий красавец, улыбаясь невинной улыбкой ребенка.

Вот он поднимает голову, вот гигантская крылатая тень перечеркивает небо над полем брани…

И звезды тускнеют в испуге.

Бали сказал:

- В стычках премудрые боги мною были разбиты,

Я швырял многократно горы с лесами и водопадами,

Вершины, скалы я разбивал о твою голову в схватке!

Но что же могу поделать?

Трудно осилить время.

Разве тебя, с твоим перуном, мне кулаком убить не под силу?

Но теперь не время отваге, время терпенью настало!

Maxaбхарата, Книга о Спасении, шлоки 370-374

В течение длительного времени, вставая неизменно по утрам, мы создавали это превосходное сказание с целью сделать благодеяние миру…

Крылатая тень наискось перечеркнула небо над Полем Куру, на миг размазалась туманной свастикой и устремилась ввысь, почти сразу исчезнув из виду.

Воздушные пути сиддхов покорней запуганного пса стелились навстречу Гаруде-Прогло-ту, Лучшему из пернатых, виляя белопенными хвостами, и летучие колесницы полубогов расторопно спешили убраться с дороги, не дожидаясь, пока их сметет яростный ураган. А потом возничие еще долго смотрели через плечо вослед орлу-исполину и изумленно хмыкали: Гаруда сегодня летел гораздо медленней обычного. Да и наездник его меньше всего походил на Вишну-Опекуна, коему полагалось восседать на Проглоте.

Меня абсолютно не занимали косые взгляды и дурацкое хмыканье с обочины.

Пусть их.

Дрема текла по векам расплавленным свинцом. Тело само собой зарывалось все глубже в теплый пух, сон-нянька обкладывал меня подушками, взбитыми ласковой рукой, и легконогие видения хороводом бродили вокруг расслабленного Громовержца, словно апсары в ожидании выбора.

Ушедший в небытие день, со всеми его заботами и злоключениями, казался марой, туманной дымкой над озером, жить которой - до рассветного ветерка.

Чужак во мне ворочался, отказываясь соглашаться с радужными надеждами, но и он не мог сейчас меня всерьез потревожить.

Я чувствовал себя легко и спокойно, как зародыш в яйце, в Золотом Яйце на заре творения мира, и мне не нужно было видеть, чтобы знать и чувствовать. Вон она, сверкает под звездами, обвитая спиралью нашего полета, - славная гора Меру, незыблемая ось Трехмирья, похожая на цветок лотоса или скорее на сложной формы вертел, которым проткнули насквозь три куска оленины и поместили в печь… Хороша печурка! Внешняя оболочка окружена водой, чья толща десятикратно превосходит диаметр Второго Мира, вода, в свою очередь, окружена огнем, огонь - воздухом, воздух - разумом, разум - источником всего сущего, а источник всего сущего - Высшим принципом. Запомнили? А теперь повторите без запинки. Как там говаривал Словоблуд, когда излагал Индре-недорослю всю эту дребедень? А-а, вспомнил… "Умножить, мальчик мой, можно все на все! Вечность на вечность? Сколько угодно! Получится вечность веч-ностей! Свихнуться можно от счастья…"

И я искренне полагал тогда, что Словоблуд действительно умножил все на все, после чего свихнулся. От счастья.