Книга Сетерра. 2. Тайнопись видений, страница 36 – Диана Ибрагимова

* * *

Сиина долго стояла перед дверью, не решаясь постучать. Астре уже не было рядом, и уверенность пропала. Пальцы одеревенели от холода, крыльцо замело, и порченая погрязла в сугробе почти по колено. Взглянуть бы в окно, но на подоконнике стоял фонарь, и за мутью стекла от него ничего не было видно. Цель ныла, не отвечала на вопросы. Тревоги оказалось столько же, как в тот раз, когда Сиина решила зайти в сарай.

Она потопталась еще, обернулась к метели, в которой растаял Астре, и, собрав волю в кулак, постучала в дверь. Тут же раздался истошный собачий лай, и сердце заколотилось испуганным зайчонком. Этим жестом Сиина вверяла судьбе всю себя.

Вслед за брехом и скулежом послышались шаги и скрип.

– Стих новогодний говори! – потребовал хозяин.

Сиина испуганно молчала. Через минуту дубовое полотно дрогнуло и распахнулось, чуть не сбив ее. На пороге стоял худой мужчина, состоявший, казалось, сплошь из жил. Левая часть его лица была изуродована глубокими шрамами, глаз в этом месте скрывала седая челка. Волосы доходили до плеч жесткими косматыми патлами.

Мужчина был одет в шерстяную, давно не стиранную тунику и грубые штаны, поверх которых белел заляпанный кровью фартук. В руках блестел мясницкий нож, а у ног сидела здоровенная серая псина, готовая броситься на порченую.

Увидев гостью, Зехма что-то сказал собаке, и та убежала, поджав хвост. Потом он схватил Сиину за грудки, притянул к свету и пристально посмотрел в лицо. Заглянул ей за плечо – нет ли кого? И швырнул девушку в дом с такой силой, что та грохнулась, споткнувшись о порог. Собака забрехала, но не появилась.

Внутри одуряюще пахло кислым рассолом, дымом и перцем, лавровым листом, жареным мясом. Сиина захлебнулась густым воздухом и закашляла. Угрюмый Зехма запер дверь на засов, сбросил сапоги и, не говоря ни слова, прошлепал босыми ногами по шкурам к столу возле печи, где лежала кабанья туша, которую он с завидным умением продолжил разделывать.

Сиина робко разулась. Смутившись вытряхивать снег на пол и боясь открыть дверь, чтобы высыпать его, торопливо собрала ледышки, покатившиеся во все стороны, и кинула обратно в обувь.

Зехма не обращал на нее внимания, будто запустил не порченую, а сквозняк. Зато Цель успокоилась. Наконец-то, впервые за долгое время. Сиина тихонько шмыгала носом, вспоминая ладони Астре и проталины под ногами. Она сняла ватник, шаль и платок, стянула мокрые носки и, сев прямо на полу, начала растирать непослушными руками пальцы на ступнях.

Зехма временами зыркал на порченую из-под густых светлых бровей. Он совсем не походил на Иремила, но тоже отличался высоким ростом. Сиину не пугало лицо мужчины, уж чего-чего, а на шрамы она за всю жизнь насмотрелась с лихвой, и никакие уродства не могли заставить ее не полюбить тотчас этого угрюмого охотника, пустившего ее в дом без единого вопроса.

Словно Зехма знал, что когда-то это может случиться. Словно привык думать, что брату нужна помощь и ему придет время скрываться. И поэтому Зехма живет здесь долгие годы совсем один, ожидая возвращения Иремила. И для него он не затворяет ставни и зажигает фонарь на подоконнике, чтобы брат мог найти дом по огоньку.

У Сиины не поворачивался язык сказать о смерти Иремила, но, кажется, Зехма уже понял это. Когда глядел ей за спину, высматривая в завьюженной темноте прималя. И потому он так грубо втолкнул ее в дом. И вот почему Цель сомневалась.

Сиина растерла ноги и продолжила сидеть у порога, не решаясь пройти дальше и не зная, что делать. Конечности покалывали и болели от тепла. Мокрые волосы прилипли к вискам.

Тут хлопнула крышка сундука, дрогнули половицы под шагами, и грязные босые ноги очутились совсем рядом.

– Ты не сиди. Чего расселась лужей стекать? Снимай мокрятину свою, – сипло сказал Зехма наполовину беззубым ртом, роняя на колени порченой стопку одежды. – Это пока надень, а тряпье повесь. Вот повесишь, потом сиди.

Он вернулся к столу и встал спиной к Сиине. От вещей пахло сырым мясом: охотник не вымыл руки, прежде чем их достать. Девушка торопливо стянула гамаши и увидела, что все ноги у нее красные. Она надела штаны Зехмы, кажется, совсем не стиранные и задымленные, подвязала их на животе скрученным платком, чтобы не спадали, подвернула штанины. Следом примерила рубаху, дошедшую до колен, а поверх нее вязаную жилетку.

Кое-как она доволокла мокрое до печи и, сдвинув тулуп Зехмы, повесила ватник и остальное. Потом примостилась на соломенном тюфяке и стала греться возле топки.

– Ты не спи, – сказал Зехма. – Жрать скоро достану. Пожрешь, так и спи. А не пожрешь, так и не спи.

Сиина не сдержала улыбку, хотя она была тут совсем не к месту.

– Давно помер? – спросил Зехма, мрачно глянув на нее.

Он отделил от туловища ляжку и положил в сторону.

– Трид назад, – тихо сказала Сиина, прислонив голову к печи и осоловело глядя на охотника.

– Ты одна, что ли, причапала? Остальные где?

– Я одна, – потупилась порченая.

– Я ему сразу говорил – не хватит тебе жил столько ртов тянуть, – проворчал Зехма, принимаясь за вторую ляжку. – Не жрали, вот и поумирали все.

– Да не все, – запротестовала Сиина. – Мы сюда с братом вдвоем шли, только он…

– Помер, – заключил Зехма. – Потому как зима. Зимой всегда так.

– Остальные весной приедут нас навестить. Они внешне здоровые все и в город ушли работать.

На лице Зехмы, точнее, на его неизуродованной половине, промелькнуло удивление.

– Он зачем вас всех сюда притащил? К Валаарию под нос?

Сиина принялась рассказывать их историю, и охотник, пытавшийся казаться сильно занятым, не вытерпел, отложил нож, сдернул фартук и сел на табурет, внимательно слушая. Вскоре глаз у него заблестел, Зехма потер его и начал ругаться на чем свет стоит, потому как сдабривал мясо чесноком, а руки не сполоснул.

– От чеснока всегда горит, – кряхтел он, умываясь талой водой из ковша. – Руки горят, пузо горит, глаз теперь горит. Все горит от него. Я всегда говорю: хочешь чеснока поесть, гореть будешь. А гореть не будешь, болеть будешь. И тебе чеснока дам. А то сопли до пят повесила. На кой мне сопли твои? Вот умоюсь и чеснока тебе дам.

Он тер лицо, бормоча что-то про чеснок, а сам плакал, пытаясь скрыть это от Сиины.

После ужина, состоявшего из того самого мелко нарубленного чеснока, чашки приправленного уксусом и солью лука и печеного мяса, от которого шел такой дух, что челюсть немела в предвкушении, Сиина забралась на полати, оставив Зехму разговаривать с самим собой, и задремала под его бормотание.

Она спала как убитая и очнулась только, когда охотник ее потормошил.