Онлайн книга «Одиссей, сын Лаэрта. Человек космоса»
|
— Какое золото? — так же серьезно спросил Калхант. За спиной пророка валились в море гибнущие звезды, заходясь последним, истошным воплем света; человеческая фигура в их мерцании казалась утесом на берегу. — Меня подкупать. Меня сегодня все подкупают. — Нет у нас никакого золота, — Калхант прошел внутрь, и следом за ним, грузно ступая, возник другой утес: Патрокл. «Поздравить явились? Или упрекнуть?!» — Одиссей сам подивился собственной дурости. Предупредил: — Свет зажигать не буду. Глаза болят. — В темноте посидим, — низкий голос Патрокла наполнил шатер гулом. — Так даже лучше. Посидели в темноте. Молча. Видя лишь силуэты друг друга. Слыша дыхание. «Заговорщики», — беззвучно хмыкнул рыжий. В том смысле, что ждем: кто первый заговорит? — Калхант, скажи ему, — словно подслушав, буркнул Патрокл. И ясновидец сказал. — Доля ферийцев! Одиннадцатикорабельный жребий! — Я, Эвмел Адметид, прошу сверх доли двух фригийских жеребцов, чалого и каурого, годных возить мою колесницу!.. — Да не будет тебе отказа, богоравный Эвмел... Скука, любовь и безумие сидели в темном шатре. Безумие — это был я. Скука — Калхант. Всегда подозревал, что прорицателю временами бывает так же скучно, как и мне. Когда душа остывает до синего блеска. Тронь: порежешься. Он видел то, что я предполагал; он видел то, что я предчувствовал; то, что я старался предвидеть, он просто — видел. «Ведь это же очень просто!» — знакомо сказал Калхант, и я кивнул, когда во мраке наши взгляды скрестились. В полете птиц, в шелесте листьев, в движении солнца ясновидцу являлось: наша общая гибель под Троей. Развод земли и неба. Серебряную порчу — каленой бронзой; отныне и навеки. Если Калхант пытался прозреть иное будущее — в полете птиц, в шелесте листьев, в движении солнца вставало навстречу: руины Трои, и люди, как боги, над этими руинами. «Что это значит?» — спросил я. «Ужас Титаномахии [23] покажется детским лепетом», — ответил ясновидец, и я поверил ему без лишних слов. Когда же Калхант, насилуя тайный дар, рвался в обход двух своих прозрений, он неизменно видел: рыжий подросток стоит на обочине дороги. Одиссей, сын Лаэрта. Наша первая встреча. «Что это значит?» — спросил я. «Хотел бы я знать... — ответил ясновидец. — Патрокл, теперь твой черед». «Да, — медным гонгом рокотнуло из угла. — Я люблю его. Одиссей. Люблю этого ребенка. Наверное, тебе меня не понять... но я все-таки попробую». — Доля пилосцев! Девяностокорабельный жребий! — Я, Нестор Нелид, конник геренский, старейший меж вами, прошу сверх доли двудонный кубок из золота, посеребренный внутри, с пластинами и голубками! — Да не будет тебе отказа, богоравный Нестор... Скука, любовь и безумие сидели в темном шатре. Любовь — это был Патрокл. Сын одного из аргонавтов, двоюродный брат Пелея-Несчастливца, позднее ставшего Счастливчиком, — судьба Патрокла была обычной для поколения обреченных. Случайное убийство родича, бегство в Фессалию, участие в трех войнах, развязанных Пелеем в тщетных поисках счастья... и наконец: малыш Лигерон. Спутник отца, Патрокл стал тенью сына. «Он умирает. Одиссей!.. Мы все живем, хорошо, плохо ли, а он — умирает! Ты видишь, на кого он похож? Уже сейчас я выгляжу его ровесником... Да, он — оборотень! Да — убийца! Но я люблю его. Одиссей! Тебе не понять...» «Почему? — спросил я, и Патрокл сбился. — Впрочем, ты прав. Мне дано любить, а не понимать. Продолжай...» «Ты не видел, что творила с ним — с маленьким! — эта сука, холодная тварь с рыбьей душонкой!..» По-моему, имелась в виду Фетида Глубинная, древняя титанида. «Огонь, вода черная... Ему выжгли сердце! В бою он убивает всех... слышишь?! Всех, кто рядом! Без разбора. Не различая своих и чужих. Рядом могу находиться только я: меня малыш обходит. Когда мы грабили побережье, часть мирмидонцев не сразу заметила это... мир их праху! Я уже предупредил, кого мог... глупцы, они радуются! Они думают, достаточно не приближаться — и боевая слепота Не-Вскормленного-Грудью минует их, обрушась на головы врагов. В бою он убивает всех: в упоении, взахлеб, вдохновенно! Но с каждым новым боем ему все трудней возвращаться. Одиссей! Однажды он не вернется совсем. И тогда мы...» Патрокл долго молчал. Я ждал во тьме. «...и тогда вы обречены». «Потому что тебя он обходит?» «Да. Я люблю его. Одиссей. Больше всего на свете я хочу, чтобы малыш тихо и счастливо дожил отпущенный ему срок. Но если когда-нибудь он не вернется из своей кровавой игры — единственный, кто будет в безопасности, я попытаюсь убить его. В спину, как угодно. Если малыш перестанет быть собой, став тем, кем его делала эта тварь!.. Я схожу с ума, Одиссей!.. Тебе не понять...» О небо! — Как же я смеялся! До слез. — Доля Аргоса! Восьмидесятикорабельный жребий! — Я, Диомед Тидид, ванакт аргосский... сверх доли... колесницу адрамитской работы и технита-хламидурга из числа рабов... Технит-хламидург-ремесленник-портной, специализирующийся на изготовлении плащей. На пороге рассвета мы уже знали, как будем воевать дальше. Трое — против Трои. %%% — Доля Великих Микен! Стокорабельный жребий! — Я, Агамемнон Атрид, ванакт микенский, прошу сверх доли темноволосую пленницу-фиванку, стоящую отдельно от иных! — Да не будет тебе... И, поперек, знакомым воплем негодования: — Мое! Очнувшись от раздумий, Одиссей сорвался с места. Начал проталкиваться вперед. Меньше всего он предполагал, что случай подвернется так быстро: обсуждая детали «войны по-человечески» с Калхантом и Патроклом, рыжий никак не рассчитывал на подарки судьбы. Но, если дают, предлагают, умоляют, прямо в руки... — Я, Агамемнон Атрид, повторяю... — Мое! Мое!!! — Тише, богоравные! К чему браниться из-за смуглой девки?! Бедная пленница жалась к подругам по несчастью, тайком проклиная выбор гордого микенца. Румянец заполошными пятнами горел на щеках. Вцепятся ведь с двух сторон — разорвут. Не Елена, конечно, но когда такие люди спорят! Ссорятся!.. — Мое! — Я! Вождь вождей! Ванакт Микен!.. — Мое! — ...впервые попросил! И какой-то мальчишка... |