Онлайн книга «Отец и мать»
|
Потом она положила голову на его грудь, слушала его сердце – оно трепыхалось быстро-быстро и мелко-мелко, как, возможно, у ребёнка, который наигрался, набегался, напрыгался вволю и, вспаренный, встрёпанный, хлопнулся на кровать отдохнуть. – Я просто баба, дура-баба, – произнесла вздыхаючи. Однако ей казалось – только лишь думает, по привычке лет разговаривая, споря со своим воображаемым двойником. – Я что-то сказала? – Нет. Сказал я: «Ну, голубка Катя, вот ты и жена моя». Теперь не отвертишься. Ещё что-нибудь сказать? – Скажи. – Если хочешь, обвенчаемся. – А ты хочешь? – Хочу. Почему бы и нет? Народ стал смелее. Но я, Катя, не буду скрывать: я не верю ни в Бога, ни в чёрта. – Не веришь? А зачем же бываешь в церкви на службах? Зачем передал мне те бумаги? – Ради искусства захаживаю на досуге в храмы и монастыри, ради, собственно говоря, ощущений, которых не получаю в обыденной жизни. Такое, знаешь ли, всюду однообразие, солдафонство. А в храм через дверь вошёл – о чудо: в иной мир угодил, в мир Святой Руси. Воображаешь, что дверь – волшебная. И те бумаги, по просьбе одного прихожанина, раздавал тебе и людям, чтобы хотя бы как-нибудь, хотя бы на чуточку нарушить, расшевелить наше всеобщее однообразие, нашу застарелую скуку, нашу невзаправдашнюю жизнь. Где бы ещё найти волшебную дверь, через которую, к примеру, можно угодить в эпоху Возрождения? Или, на худой конец, – в современную Италию. – Может быть, и я тебе нужна ради искусства и новых ощущений, чтобы не скучать, чтобы от случая к случаю пощекотывать свои рафинированные нервы? – Нет. Ты – моя судьба. Ты – моя Мона Лиза. – Прости, Лео, но я скажу начистоту: ты боишься реальной жизни. – Я её не боюсь, я её не люблю. – Ты ещё ребёнок, и я буду оберегать тебя. – И учить? – с притворным унынием спросил Леонардо. – И – учить! – с притворной бодростью ответила Екатерина. – Но, надеюсь, обойдусь без поучений. – Сомневаюсь – не обойдёшься: ты строгая, ты себя огородила всякими правилами, табу, умозаключениями. Рассердишь меня невзначай – поругаемся чего доброго. А я человек сугубо мирный, миролюбивый – не выношу ругани и резких слов. Он помолчал в какой-то полузадумчивости и сказал с «бодрячковой», определила Екатерина, весёлостью: – А давай, Катя, так сделаем: когда поженимся, я тебе подарю двух детишек, если хочешь – и мальчишку, и девчонку. Из детдома, разумеется, они будут. Выберу самых очаровашек. Вот и учи их потом ско-о-лько хочешь! А меня – не тро-о-гать: укушу! Душу Екатерины колко просквозило. – Подаришь детишек? Очаровашек? Да как ты мог такое произнести? Разве, подумай, Лео, людей дарят? – Хм. Я же пошутил, Катенька. Эх, я снова, как и тогда на улице, веду себя по-свински! Прости, умоляю, прости. Конечно же я помню, что ты не можешь… – Он запнулся на слове, отчаянно подыскивал что-нибудь, возможно, помягче, погибче, но всё же пришлось произнести то, единственное: – …родить. Но… но я тебе говорил и повторю, чтобы ты была абсолютно и навсегда спокойна: мне не нужны дети. – А – мне? – Прости… прости. Какой я неуклюжий человек! Эгоист законченный. Думаю только о себе, любимом, обожаемом… негодяе. Он усиленно что-то ещё искал сказать, чтобы получилось, быть может, как-нибудь или в забавности легковесно, или с весёлым самобичеванием. Однако решительно ничего подходящего не находилось. Тяжело помолчали. Слушали: в печной трубе вопили и прыгали южные вихри. Неужели им мало улиц и тайги? Получается, что подавай этим новоявленным хозяевам здешней земли и просторов ещё и человеческое жильё. – Клянусь: я больше не буду об этом говорить, – шепнул. – Ты меня простила? Она молчала, тесня отвердевшие губы. Неожиданно он подлез головой под мышку Екатерины, так что ей стало щикотно, и она чуть было не засмеялась и чуть было не сказала, как, случалось, говорила на своего надоедливо-ласкучего кота Гошку: «Брысь, липучка!» Но только лишь вздохнула и перевернулась лицом к стенке. – Тебе, Катя, тяжело? И мне тяжело. Но – давай поговорим серьёзно: нам надо пожениться. Поженимся – и жизнь вдвоём, увидишь, станет легче и проще. Ты потому ранима, что одинока, что натерпелась, что поверила в свою несчастливость. А жизнь куда тривиальнее! Тебе нужна поддержка, просто поддержка. Тебе нужен рядом человек! О! ты не думай, что я беспочвенный утопист, какой-то неумеха, которого нужно жалеть и оберегать или – же гнать поганой метлой. Я вполне – вполне! – практичный, целеустремлённый. И – умею зарабатывать. Катя, повернись, пожалуйста, ко мне. Скажи, выйдешь за меня? Она не повернулась. Молчала. Спросил зябким, изменяющим ему голосом: – Да ты меня любишь ли, наконец-то? – Лео, дорогой, я хочу, чтобы ты был счастливым. Чтобы в твоей жизни состоялось так любимое тобою Возрождение. Чтобы тебя окружали красота, гармония… Оборвалась, потому что хотела сказать «дети». – К чёрту всякое там Возрождение с его музейными и уже мёртвыми красотами и гармониями! Мне нужна живая красота и гармония! То есть ты! Ты, ты, только ты! Скажи мне, наконец-то, просто, без пафоса: ты меня любишь? Она молчала, вся зачем-то подавшись ближе к стенке. – Я подозревал: не любишь! – Он с силой уткнулся лицом в подушку. – Лео, ты мне дорог, – сказала она, не поворачиваясь, однако. – Очень дорог. Но я не могу и не буду спешить. Я действительно окружила себя правилами, мне действительно нелегко… Он прервал, усмехаясь: – «Я», «я» да – «мне», «мне»! Тоже, наверное, думаешь только о себе. – Не обижайся… мой мальчик, – сказала она вкрадчиво и очень, очень ласково, так, как, кажется, ещё ни разу в своей жизни не говорила ни одному мужчине. – Твой? Мальчик? – Мой. Мальчик. – Твой ребёночек, хочешь сказать? – Угу, – полуобернулась она и «лисонькой» погладила его голову, лицом вмятую в подушку. Его голос – бу-бу-бу: – Ну, спасибочки: теперь у меня две мамы. Сколько счастья и любви подвалило. Люди, завидуйте! – Будешь купаться как сыр в масле, – поглаживала она его, улыбаясь своей душе. – Подними, пожалуйста, голову. – Зачем? – Я тебя поцелую. – В лобик? – Ты мой мужчина, ты мой любовник, – приговаривая, нежно целовала его в маковку. Он внезапным резким оборотом навис над ней на локтях: – Я остаюсь у тебя и с этой минуты мы начинаем жить вместе! Торжественно объявляю: мы – муж и жена. Понятно? Как говорил Наполеон, а за ним повторял великий Ленин: главное, кинуться в бой, а там будет видно. |