Онлайн книга «Веселая жизнь, или Секс в СССР»
|
– Ну, а ты-то чего отмалчиваешься, Василий Захарович? – спросил секретарь парткома. Члены комиссии с интересом глянули на старого природоведа, ведь он творил в том же деревенском жанре, что и «виновник позора», более того, одно время они соперничали, поначалу идя вровень. В критике появилось даже устойчивое сочетание «школа Застрехина-Ковригина», потом стали говорить: о «школе «Ковригина-Застрехина», но постепенно молодой классик вырвался вперед, став признанным лидером направления, а старик Застрехин так и остался сидеть с удочкой у сельского прудика под ивой-печальницей. – Я вот за что лис-то не люблю, – раздумчиво начал писатель-рыболов, выбросив окурок в форточку. – Залезет такая в курятник. Зима. Жрать хочется. Она и понятно: зайцев в округе всех перебили. Голодно. Ну, выбери себе куру пожирней, слопай, тявкни: «Спасибо, люди добрые!» – и беги к детишкам малым. Нет же, передушит, стерва рыжая, полкурятника, да еще нагадит, как подпись поставит… – А ты это к чему? – удивился Шуваев. – К слову. – Ну, не знаю, не знаю… – вздохнула Ашукина. – Ковригин не лис, он заблуждается искренне. – Волк он тамбовский! – буркнул Борозда. – Вообще-то, он из Владимирской губернии, – поправил Шуваев. – А вот еще интересно, что волки иногда задом наперед ходят, – вновь заговорил Застрехин. – Зачем? – А чтобы охотника со следа сбить. – Верно! – воскликнул Флагелянский. – Задом наперед. В прошлое тащит нас Ковригин своими писаниями. Идеализирует посконную Русь, мыслит себя вне народа, выбравшего в семнадцатом году социализм. Он пишет, что якобы судьба специально уберегла его от фронта… В рукописи действительно был такой рассказ: старый военврач услышал, как стоящий перед ним голышом юный призывник пробормотал: «Я не первый воин, не последний…» Сельский парень шпарит наизусть Блока, да еще к месту! Доктор пожалел самородка и послал не в окопы на верную смерть, а в распоряжение коменданта Кремля. – Выходит, судьба его берегла, а нас, стало быть, нет? – побагровел Борозда. – Он, значит, белая кость, а мы оглодки человеческие? – Но вы-то, Иван Никитич, тоже живы остались! – заметил Шуваев. – Я-то жив, а из нашего выпуска всего пять человек уцелело, остальные в танках сгорели. – Вот видите, выходит, и вас судьба сберегла! – прошелестела Ашукина. – Выходит, сберегла… – задумался ветеран. – Нет, товарищи, надо смотреть глубже! – встрял Флагелянский. – Помните, как там дальше у Блока? – Что-то про родину… – робко вставил я. – Верно: «долго будет Родина больна…» А чем больна наша Родина, по мнению Ковригина? – Ну, мало ли чем… – развела руками Ашукина. – Нет, коллеги, тут все не так просто! Врач комиссии явно из бывших, и он сразу догадался, что имел в виду начитанный призывник. – А что он имел в виду? – заинтересовался Шуваев. – А вот что: Родина больна Советской властью. – Вы так считаете? – удивился секретарь парткома. – Не я, а Ковригин, – замахал руками критик. – Да нет же… Блок имел в виду татаро-монгольское иго, – тихо возразила Капитолина. – Блок – да. А Ковригин имел в виду иго большевиков. Старичок это уловил и порадел будущему антисоветчику, – подытожил Флагелянский. – Ну, это вы, Леонард Семенович, подзагнули! – совершенно разборчиво произнес Зыбин и нехорошо пристукнул пудовым кулаком по широкой ладони. – Я вот за что псов цепных не люблю, – выбросив очередной окурок в форточку, молвил Застрехин. – Как зайдется ночью, визжит, захлебывается. Ну, думаешь, воры лезут или медведь в село забрел. Зарядишь ружьишко, выскочишь, а пустобрех кота на яблоню загнал и слюнями давится… – Это вы к чему? – насупился критик. – К слову. – А что-то у нас председатель все отмалчивается? – улыбнулся Шуваев. – Давай-ка, Георгий батькович, изрони золотое слово! Я похолодел, напрягся, пытаясь сосредоточиться, но обнаружил в голове одну-единственную соблазнительную мыслеформу, и касалась она завтрашнего свидания с Летой. К счастью, в комнату заглянула Арина и доложила: – Владимир Иванович, звонит вдова Кольского. – Которая? – Старшая вроде бы… – Соедини, – разрешил секретарь парткома. Он принес соболезнования, потом долго слушал, скорбно кивая и повторяя: «Поможем, как не помочь, обязательно поможем!» Наконец, призвав вдову держаться и жить дальше, он положил трубку и поглядел на меня. – Умер все-таки! – ахнул танкист. – Когда? – Позавчера! Егорушка, ты там у себя в газетке про некролог-то не забудь! – Обижаете, Владимир Иванович, уже заслан, – солидно соврал я, чувствуя между лопаток струйку пота: мы чуть не прошляпили смерть заслуженного литератора. – Ну, и славно! Слушаем председателя комиссии… – Для меня большая честь… долг… ответственность… – начал я, совершенно не зная, что скажу. Тут снова заглянула Арина. – Владимир Иванович, вдова Кольского. – Да я ж с ней только что… – Младшая. – Извините, товарищи… Соединяй! Он снова принес соболезнования, потом долго слушал, скорбно кивая и повторяя: «Поможем, как не помочь, обязательно поможем!» Наконец, призвав вдову держаться и жить дальше, опустил трубку на рычажки. – А где хоронят-то? – спросил Застрехин. – На Востряковском. – Ишь ты! – Вот что, Егор, завтра поднимай комсомол, будете Кольского выносить. Больше некому. – Есть. – Но чтобы в пятнадцать ноль-ноль был здесь как штык. Вы, товарищи-трибунальцы, тоже! – А что у нас в пятнадцать ноль-ноль? – спросил Борозда. – Мне в два часа челюсть в поликлинике примерять будут. – Отставить челюсть. Завтра в три часа у нас, товарищи, будет здесь Ковригин. – Как завтра? – возмутился критик. – А сегодня? – Позвонили… Нынче какой-то министр из Индии официальный обед дает, а у него без Ковригина кусок в горло не лезет, они, видишь ли, вместе по Тибету путешествовали. Государственное дело. В общем, звонили из МИДа – отпросили на сегодня виновника позора… – А что же ты, Иваныч, заранее не сказал? – упрекнул Застрехин. – Да вы бы сразу взбесились, а так хоть поговорили по душам. – Это возмутительно! – взвился Флагелянский, но снова заглянула Арина: – Владимир Иванович, вас в горком срочно вызывают. |