Онлайн книга «Отчий дом»
|
И каждый удар, наносимый Японией русскому государственному флоту и государственной армии, одинаково радовал как внешних врагов, так и всех внутренних, от революционеров до последнего мало-мальски культурного жителя, почему-либо недовольного порядками внутреннего полицейского управления страной. Воевало правительство, а не Россия, от которой правительство как бы изолировалось. Правительство с каждой новой неудачею впадало в панику, а управляемый им житель России, как Иванушка-дурачок, радовался: — Так им и надо! «Пораженчество» как эпидемия охватывало русские умы и души… Привыкли думать: когда поколотят правительство, то нам же будет легче и лучше! Мужик кое-где роптал, не понимая, за что его гонят воевать, никакого боевого пафоса и национального подъема не проявлял. Только стоны и слезы баб и ребятишек да угрюмый взгляд исподлобья… Кому нужна эта война? На этот вопрос торопились ответить революционеры, и притом весьма просто и убедительно даже для темной мужицкой головы, не говоря уже о рабочих… Помирай, а за что, неизвестно. «За родину, царя и отечество». Но никто их не трогал, а полезли сами. — Своего не дадим, а чужого нам не надо! Революционеры работали с неутомимой энергией. Сперва во главе террора стояли: за границей Гоц и дома Гершуни с «бабушкой революции». Когда Гершуни был схвачен, его место занял рожденный богом мести двуликий Иуда, инженер Евно Азеф. И пятнадцатого июля 1904 года диктатор внутренних дел министр Плеве, несмотря на усиленную охрану его особы, был убит на улице Петербурга брошенной в его карету бомбой… Гром от этого взрыва всколыхнул всю Россию и напугал царя и правительство… Великое торжество было во всех претерпевших и злобствующих душах… В городе Архангельске очередной четверг с его «буржуазными пирогами» прошел исключительно торжественно, с речами, объятиями и поцелуями: в этот день как раз до Архангельска долетела весть о совершенной над ненавистным министром казни… Ликовали все без различия партий, пола и возраста, а некоторые в особенности. К таким относились потерпевшие от Плеве высланные сюда прогрессивные земцы, и в их числе, конечно, сам устроитель «буржуазных пирогов» Павел Николаевич Кудышев с семейством. У этих была надежда на скорое возвращение домой. После возбужденных воинственных речей пели хором революционные песни. И сам Павел Николаевич вздумал запевать «Дубинушку»: Но то время придет — наш проснется народ,
И, встряхнув роковую кручину,
Он в родимых лесах на врагов подберет
Здоровее и толще ду-би-ну-у-у!
А хор, махая руками и стуча ногами, подхватывал воинственно: Эх, дубинушка, ухнем!
Эх, зеленая, сама пойдет, сама пойдет,
Да ухнем!
И надежды потерпевших оправдались. После убийства Плеве царь растерялся. Надо было выбрать нового министра, а он положительно не знал кого взять. При дворе работало несколько партий, и каждая подсовывала своего кандидата. В конце концов, царь не взял ни одного из этих кандидатов и послушался мадам Милашевич [589], по первому мужу — Шереметьеву, а по рождению — графиню Строганову: назначил министром князя Святополк-Мирского [590]. Вот какую беседу вел царь с князем перед его назначением. — Я, Ваше Величество, имею свои политические взгляды и всегда поступаю так, как приказывает мне совесть. Правительство и общество ныне представляют два воинствующих лагеря. Такое положение установилось уже давно, а несчастная война довела эту борьбу до крайности. Такое положение невозможно. Правительство должно примириться с обществом, а это возможно лишь путем удовлетворения назревших и справедливых желаний общественных кругов, а равно и удовлетворением справедливых желаний населяющих Россию иноплеменных народов! Государь потрогал ус и тихо сказал: — Я сам того же мнения… И в результате Павел Николаевич с семейством вскоре устраивал последний четверг с буржуазными пирогами, после которого как бы победителем отъезжал из Архангельска в свой отчий дом. Это было в конце августа, когда в Архангельске было получено известие о проигранном нами великом бое под Ляояном [591], поэтому проводы Павла Николаевича носили исключительный характер. Впервые на Архангельском вокзале местный полицейский пристав услыхал публичный призыв в публичном месте: — Долой самодержавие! Пристав был настроен тоже оппозиционно: его только что понизили за взятки переводом из доходного участка в пригородную часть. «Сами воруют тысячами, а тут сучок видят в глазу брата своего!» [592] Недовольный существующим порядком, пристав решил притвориться, что он ничего не слыхал. Вся колония ссыльных провожала Кудышевых. Павел Николаевич на радостях потребовал шампанского, которое еще сильнее подняло воинственное настроение. — Кого это провожают? — недоуменно спрашивали друг друга окружающие. — Надо быть, актеры какие! — догадывались простодушные жители… — Зачем актеры! Политики это! — поправлял сведущий человек. Можете ли себе представить волнение душ и умов, когда Павел Николаевич с семейством вернулся с победоносным видом в городок Алатырь и снова, как ни в чем не бывало, водворился в бабушкином доме? Можете ли себе представить происшедшее в связи с этим происшествием смущение местных властей и подъем оппозиционного настроения в среде местной интеллигенции, побывавшей на первом буржуазном пироге, устроенном Кудышевыми для старых верных друзей и поклонников, которые совсем было присмирели после крутой расправы с их «вождем»? |